– Зачем он мне, – в слезах и в отчаянии произнесла она, – смотри, что мы натворили.
– Если бы Ники был с нами, этот самый благородный человек, которого я встречал, то он пожелал бы тебе счастья, потому, что он любит тебя. – И услышав его слова, Вера ещё больше впала в отчаяние.
Всю дорогу они молчали. Владимир привёз Веру в деревню. От нервного перенапряжения и упадка сил она уснула в машине. Когда нёс её на руках, он отметил, как полегчала она за этот день. Принеся её в дом и уложив на кровать, он накрыл Веру тёплым одеялом и растопил печь. Сам же он возвратился в опостылевший родной город, чтобы явиться к Александре Петровне и рассказать всю правду о сыне. Он счёл это поступок своим долгом, долгом перед другом, который, как ему казалось, хотел последней волей сказать матери, где он есть.
С порога, по обыкновению, его встретила сиделка. Она выглядела взволнованной, даже испуганной. Миниатюрными, стройными пальцами, оканчивающимися не под стать им пожелтевшими от дыма ногтями, он постоянно перебирала ажурную окантовку передника. Сиделка догадалась, с какой вестью он приехал. И он тоже понял, что она думает об нём. Владимир вместо слов лишь тяжело кивнул ей. Она, тяжело зажмурившись, закрыла ладонью рот и попятилась назад. Он вошёл в коридор и когда уже намеревался открыть дверь в комнату, где болеет Александра Петровна, сиделка вдруг подбежала к нему и преградила путь собой.
–Вы её убьёте, убьёте! – полушёпотом твердила она, – Александре Петровне и так плохо, ничего не говорит, как только о своём сыне. Ваши слова станут для неё последними, – сказала она и с волнением посмотрела на него.
Владимир, заверив взглядом, что всё окончится хорошо, бережно опустил её руку. Он переступил порог и оглянулся: ничего не поменялось со времени предыдущего приезда: Александра Петровна, накрытая всё тем же пуховым платком, в том же положении тела, всё так же глядела в потолок блестящими светло-голубыми глазами. Владимир тихо подошёл к кровати и осторожно сел у её ног. Он полагал, что она хоть как-то отреагирует на его приход, но для Александра Петровны как будто вокруг ничего не происходило.
– Александра Петровна, – начал он решительно. Сиделка, стоя за занавесками, ахнула от произнесённых слов, но восклицание её нисколько не смутило остальных. Он продолжил: «Александра Петровна, я должен сообщить вам, что сегодня днём видел вашего сына, – и в ответ на его слова о сыне Александра Петровна не поменяла своего состояния. Тогда он взял её иссохшую в проступивших сквозь тонкую кожу синих жилах руку и поднёс к своим губам. – Я хотел сообщить вам, что ваш сын замечательный человек, – сказал он и поцеловал её». Затем он встал с постели и посмотрел на неё ещё раз. Её взгляд был безмятежен, уходящий куда-то вдаль, далеко за пределы потолка. Он ещё раз всмотрелся в её лицо, в её глаза, только без тени предрассудков о её возрасте и болезни, и вдруг понял, что она не лишилась рассудка, как думал, а наоборот, знала больше, чем все остальные на земле, знала, где находятся ушедшие от нас дорогие люди.
Владимир встал на колени пред её кроватью и ещё раз попросил прощения, поклонился и вышел из комнаты. После непродолжительного разговора с сиделкой он дал ей деньги наперёд сверх нормы, пообещав и дальше платить за уход матери своего друга.
X
Вернувшись с похорон из города в деревню, в которой жил Владимир, возлюбленные не обмолвились ни словом весь оставшийся день, затем следующий и за ним последующий – так протекла неделя. Тоска и печаль по человеку за прожитое время его постояльцами, казалось, навечно пропитали стены деревянной избы. Владимир всегда находил Веру подавленной и не хотел её беспокоить по первое время. Он надеялся, что тишина, благотворно повлияют на нервную систему, которая любит уединение от всевозможных раздражений. Ведомый благими намерениями помочь, он не понимал, что без отвлечения человеком на другие события, застилающие дурные воспоминания, не произойдёт излечение душевных ран, наоборот постоянная тишина и покой дают много времени на душевные раздумья, которые приводят к хроническому течению болезни и прогрессивному расстройству. И поэтому, чем больше Вера находилась в отречённом от мира состоянии, тем сильнее себя корила за совершённый поступок.
Незнакомцу по приезду с панихиды самому не хотелось говорить о чём-то – слишком велика была усталость: не хотелось ни плакать, ни грустить, поэтому он не придавал особого значения поселившейся тишине в доме и отсутствию живого слова. На следующий день, заметя, что любимая по-прежнему не желает разговора, он решил также молчать, подыграв ей по причине, рассказанной мною выше. Неоправданно долгая тишина двух людей продолжалось до тех пор, пока наш герой не осознал тяжесть Вериного состояния. Она могла по несколько часов сидеть в обтянутом пуховом атласном кресле с поникшей головой или упереться взглядом в стену и смотреть на неё, не моргая, своими укрупнённым и темными от хронической болезни глазами. Когда же возлюбленные проходили мимо друг друга, Вера старалась не встречаться с Владимиром взглядом, потом и вовсе начала обходить стороной.