Как-то раз, когда Вера сидела и, склонив на тоненькой шее голову, смотрела в пол. Владимир, устав строгать кроватку, подошёл к ней, опустился на колени по правую сторону от кресла и положил свою руку на её. Вера не отзывалась, но, спустя минуту, будто опомнилась: выйдя из глубин своих раздумий, отстранив руку от его руки как от огня, встала, чуть ли не прыгнув, и посмотрела на него взглядом страшным и безумным, таким, от которого по телу пробегает дрожь, но только не у нашего героя, который беззаветно любит Веру. Затем она встала и вышла во двор в лёгком ситцевом платье. Владимир последовал за ней.
Для июля было холодно, солнце заволокло синими тучами, дул сильный ветер и трепал под дождём кроны деревьев. Владимир не нашёл Веру, но потом, побродив вдоль раскисшей грязевой дороги и поросшему высокой и густой травой заброшенному лугу у реки, заметил издалека возле двух одиноких берёз, растущих и колыхаемых на мохнатом холме обрыва, одинокую белую полупрозрачную фигуру. Обдуваемое ветром платье облепило её с одной стороны, и он смог увидеть истончившееся до неузнаваемости тело. Он побежал к холму наперерез, не обращая внимание на камни, переворачиваемые под ногами и селевые потоки, устремившиеся вниз от холма. Добравшись до него, он полез наверх. Земля под ногами успела раскиснуть и вместе с влажной травой превратиться в скользкую субстанцию. Падая и спотыкаясь, он преодолел непогоду и взобрался на холм, где между берёз стояла бледная Вера.
– Вера! – вскричал он издали.
Она обернулась. Она была истощена и смотрела на него таким же взглядом, как тогда, когда встретились в снежную бурю, с тем лишь отличием, что в этот раз к волнению и испугу примешалось отчаяние. Владимир подбежал к ней и обнял обессиленное хрупкое тело. Взяв её на руки бережно, как держат самое главное сокровище, спустился в низ. По узкой витиеватой тропинке вдоль реки он шёл с ней под злым холодным проливным дождём, она же обняла его за шею и упёрлась макушкой в подбородок. Так наш герой прошагал до самой избы. Войдя в комнату, он раздел её, протёр насухо полотенцем и уложил на кровать, укутав теплым одеялом. Вера дрожала, по бледному любу проступила влага, это были уже не дождинки, а холодные капельки пота. Чтобы согреть её хоть как-то Владимир попытался растопить печь, но всё было тщетно: отсыревшие до сердцевины полена предательски не хотели разгораться. Тогда он закрыл все окна и прилёг рядом с ней. Так пробыли они вместе до следующего утра.
Когда Вера очнулась, Владимир прильнул к её изголовью. Он, наконец, за долгое время мог рассмотреть любимую Веру: как многое в ней изменилось: длинные лоснящиеся на солнце и переливающиеся золотым отливом волосы блондинки были спутаны и истончились; мраморная тонкая кожа, лишённая малейшей жиринки, обтягивала скулы, подбородок и виски; в прошлом полные жизнью губы были иссохшими с глубокими бороздами; тонкие, как прутья руки, были скрещены на едва округлом животе её; ноги под одеялом и вовсе были неразличимы. Вместо молодой, красивой, наполненной природной девственной жизнью и энергией женщины на постели лежал почти иссохший труп. Страх от того, что Вера была не узнаваема, окутал нашего незнакомца. Ту ли девушку принёс он вчера вечером с высокого холма над обрывом реки? Ничего не мог он в ней узнать. И только голубые, поникшие, но всё ещё такие прекрасные глаза, окружённые тёмными болезненными кругами, к счастью (а может и к сожалению) утверждали это. Владимир надеялся найти в Вере хоть маленькую частицу счастья, в её лице, которая бы подбодрила его в это нелёгкое время. Ведь они так долго ждали, ждали того, чтобы быть вместе и теперь их никто и ничто не разделяет: ни пространство между городами, ни посторонний человек. Остаётся ведь только радоваться этому. Но почему-то не получалось.
Когда он смотрел на Веру, она улыбнулась ему. Увидев её улыбку, он уже не мог смолчать:
– Вера, зачем ты убежала? Зачем ты так пугаешь меня?
– Не волнуйся, любимый, я лишь хотела всё закончить, – произнесла она в полголоса.