Больше года он прожил угрюмым затворником, близко не помышляя об отношениях, даже ради секса, предпочитая самостоятельно решать эту проблему. Сама мысль о том, чтобы пустить кого-то в свою постель казалась ему дикой и предательской.
Больше года прошло, но боль потери не сильно притупилась. Брайану было всего тридцать. Тридцать! Их роман развивался ярко и быстро, и в итоге перерос в стойкие, серьезные отношения. Четыре чудесных года, наполненных нежностью и весельем, незначительными ссорами и бурными примирениями, взаимоуважением и верностью. Они наслаждались жизнью и друг другом, уверенные в том, что впереди — долгие годы, которые они проживут в любви и понимании, но судьба распорядилась иначе. Страшный диагноз, шок, слезы и два месяца, проведенных у постели стремительно угасающего любимого человека. А потом — боль и одиночество. Сводящее с ума одиночество. Грызущая, разъедающая все внутри пустота, уродливым чернильным пятном расползающаяся внутри него. Он был на грани и, кто знает, чем бы закончился очередной одинокий вечер с бутылкой виски и неизменной сигаретой в уголке губ, если бы он не решил пересмотреть их «семейный» альбом. Он не открывал его со дня смерти Брайана, подсознательно избегая дополнительной боли — в его голове хватало терзающих сердце воспоминаний и без фотографий. Дин перелистывал застывшие мгновения их жизни, делая небольшие глотки прямо из горлышка, пока не наткнулся на вырезки из журнала.
Эти вырезки сделал Брайан и вклеил их в альбом, аргументируя тем, что не хочет каждый раз ковыряться в интернете, когда Дину приспичит полюбоваться на свою мечту и повздыхать. Это были совершенно невероятные пейзажи Национального парка Глейшер, штат Монтана, США. Они мечтали съездить туда вдвоем, но всегда находились те или иные причины, чтобы отложить поездку, а потом стало поздно.
Отставив в сторону бутылку, Дин смотрел на глянцевые красоты сквозь мутную пелену, застилающую глаза, бережно перелистывая их: озеро Макдональд, самое большое в парке, водопад Флоренс, потрясающие пейзажи гор и серпантинов, озеро Сент Мери… Его взгляд задержался на бирюзовой глади озера, обрамленного со всех сторон скалами и густыми лесами.
«Ты должен это увидеть. Ради памяти обо мне. И я хочу верить, что ты будешь не один. Кто-то очень близкий будет держать тебя за руку. Помни, Дино — ты пообещал».
Он зажал рот ладонью, глядя на несколько предложений, написанных нетвердой, дрожащей рукой. Когда Брайан успел это сделать? Ведь он почти не покидал больницу, а Дин почти не отходил от него. Впрочем, за неделю до кончины наступила слабая ремиссия, и Брайан уговорил врачей отпустить его на день домой. Значит, именно тогда он сделал надпись на вырезке — в последний день, проведенный у них дома.
Они сидели на диване, лопая вредную для здоровья, но безумно вкусную хрень, заказанную в ресторане. Точнее сидел и лопал Дин, Брайан же полулежал на высоких подушках, вяло ковыряя в своей тарелке, бледный и тонкий, тень самого себя, но он не переставал шутить и улыбаться. На смех его уже не хватало. Он непринужденно болтал, словно ничего не происходит, словно впереди у него вся жизнь, вспоминал забавные истории, но когда Дин, осчастливленный хрупким и по большому счету уже ничего не значащим улучшением его состояния, сказал, что все будет хорошо, они справятся, Брайан замолчал. Он молчал очень долго, а потом посмотрел на него непривычно серьезными глазами. «Ты должен будешь отпустить меня и жить дальше, Дино. Жить дальше… с кем-нибудь другим. Пообещай мне».
В тот одинокий вечер Дин долго смотрел на глянцевые вырезки, которых касалась рука его любимого человека. И глядя на них, он принял решение: он отправится в Глейшер-парк, штат Монтана, США. Он проедет весь штат автостопом, как они хотели, ведь так интересней. Он увидит свою мечту. Он сменит обстановку и изменит свою жизнь, послав все прошлое к черту. Он попытается отпустить Брайана — не из памяти, но из сердца. Он снова начнет улыбаться и, возможно, если повезет, рискнет завязать новые отношения…
Он снова начнет жить.
Дин пришел на могилу Брайана, чтобы рассказать о своем решении. Он просидел часа два, рассеянно поглаживая яркую траву под небольшим гранитным памятником и разговаривая, роняя беззвучные слезы и как заведенный прося прощения.
На следующий день он улетел.
Его мысли прервал вернувшийся Эйдан, со счастливой улыбкой крутящий на пальце ключи от номера.
— Ты не поверишь, но почти все номера заняты, — радостно сообщил он, — Это в таком-то захолустье! Нам можно сказать повезло, потому что до следующего мотеля еще миль сто как минимум, а меня уже просто рубит от усталости.
Дин согласно кивнул. Ему самому не терпелось поскорее принять горячий душ и развалиться на кровати. Выгрузив из машины нехитрые пожитки, они направились в свое ночное пристанище.
Отперев дверь, Дин прошел в номер и растерянно застыл.
— Черт… — невольно вырвалось у него.
— Ты чего? — удивился налетевший на него сзади Эйдан и негромко хмыкнул.
В номере, оформленном в жутком розовом цвете, не было ничего, кроме внушительной двуспальной кровати с тумбочками по бокам, маленького столика, крошечного электрического чайника, стула, покосившегося шкафа и древнего телевизора. Хоть бы какая завалящая софа, но ее не было.
— Нет проблем, я лягу на полу, — сказал Эйдан, хлопнув его по спине (разряд) и сбрасывая с плеча рюкзак. — У них все номера с одной двуспальной кроватью, а единственный семейный занят, извини.
— На полу? — пробормотал Дин, — Зачем? Почему именно ты? Я тоже могу…
— Расслабься, — улыбнулся его попутчик, — мне, правда, все равно, где положить свою задницу, так она затекла, так что не переживай.
— Нет, не надо, — Дин почувствовал, что краснеет. — Что за глупости? Кровать огромная — поместимся. Или тебе… неловко?
— Мне? — фыркнул Эйдан, сверкнув хитрыми глазами, — Меня это нисколько не смущает. Ладно, уговорил. Давай располагаться, что ли.
Он снял берцы, плюхнулся на постель и с явным удовольствием потянулся, словно довольный котяра.
— О, боги! Я не верю! Как же хорошо. Правда я не очень жалую розовый цвет, но главное, есть на чем расположить свои утомленные дорогой тушки. И, да — здесь есть горячий душ. О, это самое главное! — Он блаженно улыбнулся и перевел взгляд на все еще стоящего у входа Дина. — Мне кажется, что от меня несет, как от шелудивого пса.
— Ничего от тебя не несет, ты приятно пахнешь, — ляпнул Дин и прикусил язык, начав сосредоточенно копаться в своей сумке.
— Правда? — Эйдан перевернулся на живот и с интересом посмотрел на попутчика.
— Да, — бросил тот, не поднимая головы.
— Дин, можно задать тебе один вопрос? — парень подождал и, приняв молчание светловолосого новозеландца за знак согласия, спросил: — Почему ты путешествуешь в одиночестве?
— А что в этом удивительного?
— Ну, — Эйдан хмыкнул, — ты слишком симпатичный для того, чтобы быть одному. Тебя кто-нибудь ждет дома, в Новой Зеландии? — Дин не ответил, продолжив сосредоточенно копошиться в вещах. — Ладно, извини. Это не мое дело.
— Нет, — буркнул Дин, извлекая из недр сумки зубную щетку, пасту и свежую футболку, — никто меня не ждет. Уже никто, и я не хочу об этом говорить.
— О… прости. Я бываю не в меру любопытен.
Дин не стал разубеждать парня. Тяжело вздохнув, он посмотрел в пронзительные раскосые глаза, гадая, покраснели его уши при этом или нет.
— Не возражаешь, если я первым пойду?
— Нет, конечно.
Эйдан обхватил руками подушку и, уткнувшись в нее носом, вздохнул. Он оторвался от подушки, только когда хлопнула дверь ванной и послышался звук полившейся воды, поднялся и подошел к сумке Дина. Немного поколебавшись, он дотронулся до нее и закрыл глаза. Его голова чуть дернулась.
— Дин… так вот в чем дело… — темные ресницы дрогнули, приоткрывая ярко-зеленый взгляд. — Тебе не в чем себя упрекнуть… ты принял правильное решение, а теперь отпусти его. Не бойся, это не предательство. Отпусти.