— То это решение может никогда не появиться, — закончила Мэй, наблюдая за пальцами Криса, пытающимися не то повернуть, не то сдвинуть медицинский браслет. — Значит, боишься не исполнить своё предназначение?
— Я не верю в предназначение. Просто есть что-то, что я хочу воплотить в жизнь. Не потому, что это мой долг, и не из-за какого-то абстрактного «надо» или «правильно», а просто потому, что мне стукнула в голову такая идея. Я хочу добавить к картине мира вот такой вот штрих, и он либо будет сделан моей рукой, либо не будет сделан никем и никогда. Так вот, меня пугает это «никогда». Хотя, конечно, мир из-за этого не рухнет. — Кожа на его руке, у края браслета, покраснела, но Крис явно этого не замечал, продолжая механически потирать запястье. — В общем, наверное, иногда страх смерти всего лишь означает, что у тебя появилась по-настоящему важная цель. Что-то, ради чего ты действительно хочешь жить и работать как можно дольше.
Мэй медленно глубоко вдохнула и подавила желание зажмуриться.
— Тогда неудивительно, что я не боюсь.
Она будто шагнула в прохладную озёрную воду, свернув с привычной дороги, которая казалась спокойной и безопасной, но насквозь пропылила одежду, волосы, мысли…
— Совсем?
Крис оставил в покое браслет, перестал блуждать взглядом по палате и теперь смотрел на собеседницу внимательно и заинтересованно. И этот взгляд подталкивал вперёд, заставлял сделать ещё шаг — дальше от берега, туда, где чистая вода откровенности станет глубже и сможет смыть дорожную пыль.
— За себя — совсем, — сказала Мэй и подумала, что сейчас Крис наверняка вспомнит о тех глупостях, которые она говорила ему у моста. Ведь, если задуматься, именно из-за них он оказался здесь — из-за того, что, пытаясь защитить её от одной беды, вынужден был вытаскивать из другой…
Мэй снова казалось, что невидимое лезвие проходит через грудь, пытаясь разделить её надвое. И чем дальше, тем больнее ощущались эти попытки, потому что два несовместимых желания всё крепче сплетались корнями, и чем сильнее становилось одно, тем отчаяннее стремилось за ним другое. Мэй боялась, что скоро в ней не останется ничего, кроме этого неразрешимого противоречия, разросшегося до размера Вселенной.
Между тем, Крис смотрел на неё с явным недоверием. Однако вместо того, чтобы уличить Мэй во лжи, которой они, казалось целую вечность назад, договорились избегать, он лишь сказал осторожно:
— Я думаю, ты ошибаешься.
— Возможно, — согласилась Мэй. — Возможно, я немного преувеличиваю. Но… Я знаю, как я умру. То есть самый вероятный вариант. А теперь ещё знаю, что это будет быстро и почти не больно. Это не так плохо, наверное. И я не верю в посмертную систему наград и наказаний. Все эти юридические хитрости — это так… по-человечески. Мне кажется, если там, дальше, что-то и будет, то совсем другое. Такое, что нам не вообразить. А скорее всего, вообще ничего не будет. И это не так страшно, как то, что абсолютно точно будет здесь. — Картины, которые навязчиво всплывали в сознании, грозя свести с ума, теперь рвались наружу, стремились облечься в слова, потому что закрывать на них глаза больше не получалось. Слишком близким казалось всё это: — Ритуалы. Венки, цветы, ленты, скорбные надписи… Мрачные одежды — обязательно чёрные, и ещё какого-нибудь особенно унылого фасона, чтобы никто не усомнился, что это настоящий, правильный траур… Дежурные слова про то, как это рано, «жить бы ещё да жить», и какая я была хорошая и талантливая… И неважно, правда ли это. Просто так принято. Так положено. Дальние родственники демонстрируют свою причастность. Кто-то из них видел меня пару раз в жизни, но ведь такое событие нельзя пропустить. Близкие держат лицо и пытаются соблюдать баланс между настоящими чувствами и тем, как их положено выражать, чтобы не допустить пересудов и сплетен. — Крис слушал молча и внимательно, хотя и смотрел теперь только на её руки. Мэй проследила за его взглядом и заметила, что методично расцарапывает подсохшие корочки ссадин на ладонях. Почему-то даже это осознание не заставило её остановиться. И Крис тоже не пытался помешать — лишь слегка прикусил губу, словно пытаясь отвлечься от боли, которую причиняли ему её действия. Он слушал. И это заставляло Мэй говорить. — Только сплетни всё равно будут. Кто-нибудь наверняка начнёт болтать о том, что если я изначально входила в группу риска, то можно было что-нибудь сделать, приложить больше усилий, кому-нибудь заплатить, куда-нибудь поехать, пройти какое-нибудь дорогое обследование, в общем — проявить инициативу и всё исправить… — Мэй непроизвольно вцепилась в пододеяльник, не замечая, что её ладони оставляют на нём кровавые пятна. Её вдруг охватили злость и досада. И острое желание защитить маму от глупых и бестактных нападок, если уж ей суждено послужить для них поводом. — Я даже представляю, кто именно будет об этом говорить. Есть у нас такие знакомые, которые всегда лучше всех знают, кому и как нужно жить. Тем более — кому и как нужно было жить, чтобы избежать уже случившихся неприятностей.