Обида. Горькая и болезненная беспомощность.
— Список. Поимённо.
Слова были холодными и жёсткими. Крис аккуратно вбил их в пространство — будто сваи в грунт.
Ей стоило разозлиться на неуместное дурачество. На нелепую попытку придать разговору иную тональность, вывести его в плоскость отвлечённых абстракций, над которыми можно и нужно шутить, чтобы они не смогли пустить корни, окрепнуть и дать ядовитые плоды.
«Ты всегда говоришь ерунду, когда пытаешься кого-то успокоить?»
Мэй определённо разозлилась бы. Если бы слова звучали как шутка.
— Это не твоя забота. — Она ожидала, что ответ получится резким, но фраза неожиданно дополнилась едва ощутимой улыбкой.
— Возможно, — кивнул Крис. — Но я готов включить это в список своих забот, если ты перестанешь издеваться над руками и признаешь наконец, что я всё равно не смогу остаться в стороне.
Мэй отвернулась и уставилась на собственные пальцы, которые сжимали одеяло так крепко, что побелели бы, если бы уже не были белыми.
Она почти физически ощутила, как Крис входит в её мысли — новой фигурой в привычной композиции. В строгом чёрном костюме — идеально, без единой лишней складки сидящем на неестественно прямой фигуре. В тёмно-серой рубашке, наглухо застёгнутой под самое горло. Непривычно серьёзный — как в тот день, когда оглашали приговор его сестре. Со старательно причёсанными волосами, лишь слегка разворошёнными ветром. У него в руках цветы. Потому что не положено без цветов. Розы? Или что-то менее банальное? Он стоит в стороне — от родственников и друзей семьи, сосредоточенно печальных или утирающих искренние слёзы; от родителей, мрачным конвоем замерших рядом с бледной заплаканной Лизкой; от компании жмущихся друг к другу сокурсников, пришедших по велению не то чувства долга, не то студенческой солидарности. Он стоит в стороне. Немного растерянный, подавленный непривычностью происходящего. А вокруг него волнами колышется любопытный шёпот, шелестят в пропитанном благовониями воздухе вопросы. Чёлка падает ему на глаза, когда губы в традиционном прощании касаются лба восковой куклы, которая уже никогда не будет Мэй Фокс, но по какому-то праву заберёт с собой часть предназначенного ей тепла. Маленькую, но бесценную крупицу. И, когда он делает шаг назад, когда бессознательным движением скользит кончиками пальцев по её сложенным на груди рукам — так, будто может снова почувствовать живое поле, — всем кажется, что перед ними раскрылась красивая и грустная тайна…
Образ казался реальным и плотным. Она не чувствовала прикосновений — нервные окончания были мертвы, нейроны были мертвы, мозг был мёртв. Но чувствовала облегчение. Потому что всё наконец пришло к определённости. Потому что можно больше не бояться. Ничего. Никого. Ни за кого.
— Мэй, — позвал Крис откуда-то издалека, и она с трудом осознала своё тело сидящим на больничной кровати. Почувствовала, как холодный пот проступает на руках и спине. Поняла, что не может вдохнуть, потому что дышать позволено только живым, а она… — Посмотри на меня. — Он не просил — требовал, настойчиво проводя ладонями по её плечам. Прохлада его рук напоминала о её собственном живом тепле. Мэй вскинула взгляд, и знакомый образ растрёпанного студента в мятой светлой рубашке с расстёгнутым воротником и тёмными следами засохшей крови на правом рукаве ворвался в её сознание одновременно с тем, как воздух ворвался в лёгкие. — Всё хорошо, слышишь? — Она дышала, подстраиваясь под его чуть взволнованный, но уверенный голос. — Никаких ритуалов, никаких венков, никакой ерунды. Не сегодня.
Оказалось, что она всё-таки боится. Странным, каким-то студенческим страхом, невыносимым настолько, что хочется поскорее вытащить билет, пусть даже самый сложный, и предстать перед экзаменатором — лишь бы вырваться из разъедающего мысли ожидания.
— Я не хочу, чтобы ты в этом участвовал.
— Хорошо, — покладисто кивнул Крис вместо того, чтобы уточнять, в чём именно, или в очередной раз говорить о свободе выбора. Мэй подумала, что он, возможно, даже не понял, о чём она просит, и согласился лишь для того, чтобы не провоцировать новый приступ страха. Но, когда Крис снова заговорил, это предположение рассыпалось в пыль. — Знаешь, я не думаю, что ритуалы — это так уж плохо. Это же, по сути, способ справиться с болью. Не заглушить её, а именно пережить, сделать терпимой. — Голос был тихим, но таким материальным, что, даже когда Крис убрал ладонь с плеча Мэй, ей всё ещё мерещилось тепло — будто он продолжал держать её за руку, не давая вновь соскользнуть в омут дрожи и паники. — Это как дыхательная гимнастика. Ты проделываешь определённые действия, чтобы привести организм в нужное состояние — расслабить мышцы, снять спазм, успокоиться или, наоборот, мобилизоваться. Мне кажется, любой ритуал — примерно то же самое. Набор действий, которые помогают перестроить восприятие. Принять новые условия. Потому что просто так, сходу… Это слишком сложно. Со сбитым дыханием далеко не уйдёшь.