— Ясно, — наконец сказал Рэд и отвернулся, занявшись другими — механическими — прозрачными часами. — Знаешь что… — задумчиво проговорил он, не отвлекаясь от работы, — Я, конечно, очень расстроюсь, если ты не сможешь прийти на мой день рождения из-за жутко важной конференции, о которой расскажешь мне в последний момент… Вот, например, сейчас. Но я постараюсь утешиться наблюдением за сестрёнкой и интересными эффектами, которые ты мне так удачно прорекламировал. Тем более что мы наверняка засидимся допоздна, и ночевать Тина остается у нас. Так что, пожалуй, я тебя очень быстро прощу.
Крис неуверенно молчал, пытаясь понять, стоит ли сопротивляться, или решение уже принято.
— Ты свободен, стажёр, — улыбнулся оборотень. — Я здесь закончу.
Крис ещё немного помялся на месте, прежде чем отступить к двери.
— Спасибо, Рэд, — сказал от самого порога — тихо, будто сомневаясь, стоит ли произносить это вслух.
— За то, что доделываю твою работу? — хмыкнул охранник.
— Ага. Точно.
Рэд одарил названого брата широкой усмешкой.
— Топай отсюда, мелкий. И чтобы я тебя в таком состоянии больше не видел.
* * *
В таком состоянии Рэд его действительно больше не видел — Крис приложил к этому все усилия. Получив неожиданную индульгенцию от именинника, он, не теряя времени, сбежал из Зимогорья и не возвращался в город почти сутки, восстанавливая силы вдали от людей и артефактов. Тогда этого оказалось достаточно, и музей вновь принял его как родного, не пытаясь больше вымотать и свести с ума. И вплоть до поездки на семинар всё было очень даже неплохо. Усталость и фоновое повышение чувствительности — не в счёт. А вернувшись из Лейска, Крис забросил музейную практику и с Рэдом старался видеться только дома или в «Тихой гавани» — в привычных и энергетически спокойных местах, где непредвиденные последствия поездки почти не давали о себе знать.
Ситуация с семинаром показала очень многое. Во-первых, что Лейск — действительно не самое безопасное место для мага с увечным полем, который исхитрился пройти медицинский контроль и получить допуск в город. Во-вторых, что Криса действительно ценят — и учёные, без намёка на скепсис прислушивающиеся к его словам, и родные, готовые к щедрым жестам. И, в-третьих, что самого Криса как стабильно функционирующую человеческую единицу с удовлетворёнными базовыми потребностями ценят гораздо больше, чем принятые им решения. Каким бы приятным сюрпризом ни была поездка, осадок от того, что её организовали за его спиной, горчил на языке.
«Просто оставьте меня в покое».
Он не мог не чувствовать их тревоги, и уже одного этого было достаточно, чтобы тревогу оправдать. И Крис терпел, стиснув зубы и делая вид, что сжимающееся вокруг кольцо напряжённого заботливого внимания остаётся для него тайной.
«Дайте мне разобраться с этим самому!»
К беспокойству Кристины он уже успел привыкнуть. Оно было фоновым и мало отличалось от того, что сопровождало Криса всю сознательную жизнь. Переживая за брата, Тина всё же готова была признавать его самостоятельность. До определённой границы. Беспокойство Джин — навязчивое и деятельное — было куда опаснее и каждый раз выводило Криса из себя. Необходимость выкручиваться, уходить от ответов, выдавать очевидное за случайное жгла изнутри. Джин хотела, чтобы он доверял ей. Она говорила об этом снова и снова — предлагала, просила, требовала. Будто пробивала каменную стену. Не понимая, что никакой стены никогда не существовало. Крис умел слушать и слышать. И достаточно хорошо знал Джин, чтобы без колебаний доверить ей свою жизнь. Но сейчас речь шла не только и не столько о его жизни. Перед ним лежала задача с множеством переменных и вариативных коэффициентов, и он не был готов доверить её решение никому другому.
«Я знаю, что делаю. Я знаю, чем рискую. И я, чёрт возьми, готов этим рискнуть!»
Его всё ещё спрашивали. Ему всё ещё позволяли действовать. Но Крис отчётливо понимал: один промах, одно проявление слабости — перед кем угодно из этих заботливых заговорщиков — и его попросту приволокут в больницу насильно. Или вскроют поле в домашних условиях — едва ли для вернувшей полную силу Джин есть принципиальная разница. И вот тогда решения точно будут принимать без его участия. Этого Крис допустить не мог. Не сейчас. Не в ближайший год.
«Кто дал вам право решать, что для меня лучше?!»
Если бы он был уверен, что с ним согласятся… Если бы он был уверен, что цена просьбы о помощи не окажется слишком высокой… Он знал, что для его нестабильного поля этот год не пройдёт бесследно, и принял это как данность — неприятную, но допустимую. А вот страх и, возможно, чувство вины на всю оставшуюся жизнь он принимать отказывался.