Мэй считала себя достаточно взрослой и достаточно сильной. Мэй умела делать выводы и принимать решения. Мэй была уверена, что поступает правильно.
Она отдалилась от подруг. С одноклассницами, общение с которыми было неизбежным, держалась холодно и насмешливо. Тактика сработала как нельзя лучше: четырнадцать лет — не тот возраст, когда легко прощают насмешки. Особенно если дело касается любви — первой и, разумеется, последней. Завоевав славу циничной ведьмы, Мэй очень скоро осталась одна.
От случайных разговоров она пряталась за учебниками, чтением которых занимала каждую свободную минуту в школе. Учёбой же объясняла своё домоседство встревоженной матери. Какие друзья? Какие прогулки? Контрольные обступают со всех сторон! Да и экзамены совсем скоро!
Поначалу это было лишь удобной отговоркой, но вскоре Мэй действительно увлеклась. Отгораживаясь от мира, она всё же наблюдала за ним. С одной стороны — любовалась, окидывала жадным взглядом художника-самоучки, чувствуя, как сердце замирает от удивления и восторга. С другой — пыталась понять, искала закономерности, высматривала механизмы, скрытые от поверхностного взгляда. И когда параграфы учебников перестали казаться скучной условностью и обратились ключами к вожделенным тайнам, мир обрёл восхитительную цельность.
Мама считала, что рано или поздно дочь пожалеет о подростковых бунтах и юношеском максимализме, из-за которых осталась в одиночестве. Но Мэй ни о чём не жалела. Отдалившись от конкретных людей, она чувствовала себя наедине с целым миром. Сильной. Свободной. Бесстрашной. Избавленной от чувства вины. За шесть лет она ни разу не усомнилась в правильности выбранного пути, несмотря на то, что этот путь не всегда был лёгким, а в последние полгода и вовсе превратился в развороченный тракторными колёсами просёлок — ухабистый, непредсказуемый и, возможно, опасный.
Впрочем, сейчас думать о коварстве случайных поворотов не хотелось.
Мэй сидела за крайним из трёх сдвинутых вместе столов, почти не прислушиваясь к разноголосому гомону. Всё её существо занимали чувства. Небрежно улыбаясь и коротко отвечая на редкие обращённые в её сторону реплики, будто отбивая примитивные теннисные подачи, Мэй жадно пила беззаботную радость встречи, не омрачённую подготовкой к экзаменам, подогретый хорошей компанией смех, азарт дружеского спора… Ей нравилось, как чужие эмоции сталкиваются и вспыхивают фейерверками, находя отклик. Нравилось, как змеятся по залу, колеблются в такт музыкальному узору незримые нити — обвивают студентов и редких на этом празднике преподавателей, не сковывая, объединяют их общим настроением, оплетают и пронизывают странным, необъяснимым теплом. Словно кто-то уверенно опускает руки на твои плечи и шепчет мягко, но так, что невозможно не поверить: «Ты не один. Ты никогда не будешь один».
Ты не одна. Тебе больше не нужно быть одной.
— Что? — Она встрепенулась проснувшейся птицей, возвращаясь вниманием к разговору. — Здесь так шумно.
— Ещё по одной, говорю, — широко улыбнулся Джо и демонстративно качнул в руке только что открытую бутылку вина. — Будешь?
Мэй неопределённо повела плечами, и сокурсник, посчитав это знаком согласия, наполнил её бокал.
— За стабильный нейрогенез! — провозгласил Джо, и тост поддержали дружным смехом — просто потому, что смеяться сейчас было легко, гораздо проще, чем сохранять серьёзное выражение лица.
Мэй тоже смеялась, чувствуя, как чужое тепло разливается под кожей. Смеялась, когда сидящие за столом по очереди перечисляли ферменты, выпивая глоток вина за каждую запинку. И когда Эбби осушила наполненный до краёв бокал, потому что ей никак не давалась триптофандекарбоксилаза. И когда Сэм ушёл за новой бутылкой, а вернулся почему-то с кувшином воды и вазой, полной абрикосов, винограда и слив, чтобы наглядно продемонстрировать процесс превращения воды в вино с помощью химии, поля и веры в себя.
— Ты совсем не пьёшь, — с деланым осуждением заметил Джо. — Лишаешь себя дополнительной дозы серотонина.
Мэй действительно едва притронулась к бокалу.
— Кто же виноват, что я не ошибаюсь в терминах? — усмехнулась она, хотя подозревала, что хорошая дикция и послушная память — не причина, а следствие алкогольной сдержанности. — Тем более мне завтра на работу.
— Серьёзно?! — Брови Джо картинно взлетели вверх, будто намереваясь коснуться корней волос. — Тебе не дадут выходной после праздника? Это бесчеловечно!