Первую встречу с Попутчиком даже знакомством назвать было нельзя, и Мэй, уверенная, что больше общаться с профессорским любимчиком не придётся, чувствовала себя достаточно свободно. В конце концов, чем ярче первое впечатление, тем проще быть неузнанной в новом образе. И всё же после того, как банальная передача информации, которая должна была ограничиться одной фразой, превратилась в словесную пикировку, ей стоило насторожиться. И ни в коем случае не подходить к нему в кафе. Ни из любопытства, ни из сострадания.
Вот только когда на душе скребут кошки, ты пытаешься это исправить. Даже если на самом деле это чужая душа и чужие кошки.
Идея одноразового собеседника показалась хорошим выходом. Настолько, что Мэй даже позволила себе непростительную роскошь — искренность. Решилась на каких-то полчаса поверить, что у неё может быть друг. Потому что Попутчик стал бы её другом, если бы она имела на это право.
Почти полгода Мэй не сомневалась, что уловка сработала. Улыбчивый физик то и дело встречался ей в университетских коридорах, часто приходил в «Тихую гавань», но то ли не замечал девушку-хамелеона, то ли делал вид, что не узнаёт её. В полном соответствии с правилами игры. Но два месяца назад правила изменились. Отгремели беспорядки после скандальной дуэли. Закончилась череда допросов, судебных заседаний и приговоров. Улеглась шумиха вокруг дела уравнителей. И Попутчик начал ей писать.
Сейчас, несколько десятков посланий спустя, его обаятельная улыбка скорее пугала, чем вызывала симпатию. И, будь преследователь один, Мэй едва ли решилась бы заговорить. Тем более так громко, резко и требовательно.
— Чего ты добиваешься?
Попутчик поднял на неё взгляд и просиял:
— О, привет, Мышь! Ты снова со мной разговариваешь?
— Мне казалось, я достаточно чётко дала понять, что не хочу больше с тобой разговаривать, — холодно ответила Мэй. — И не помню, чтобы ты возражал. А теперь ты следишь за мной, пишешь дурацкие записки, постоянно приходишь сюда в мою смену…
— Ты варишь вкусный кофе, — невозмутимо прервал Попутчик.
Да он издевается!
Показная улыбка не могла сообщить ничего важного, и Мэй вдруг отчаянно захотелось это важное почувствовать. Восприимчивость к чужим эмоциям всегда появлялась и исчезала неожиданно, независимо от желания спонтанного эмпата, и обладательница сомнительного дара старалась лишний раз не подстёгивать эту повышенную чувствительность. Опасно призывать силу, которую не можешь контролировать.
Однако сейчас Мэй делала именно это.
— Не боишься, что я подмешаю в него крысиного яда? — Она зловеще улыбнулась.
Провокация? Почему бы и нет? Чем сильнее эмоции, тем проще их почувствовать. В конце концов, чем она рискует? С этого сумасброда, конечно, станется до конца жизни бомбардировать её записками, но разве можно представить, чтобы после всех обвинений, которые свалились на него в прошлом году, после всех судов, проверок, следственных экспериментов и вымученного оправдательного приговора он пошёл на настоящее преступление? Скорее всего, он просто думает, что это смешно…
Попутчик с демонстративной озабоченностью заглянул в пустую кофейную чашку.
— Ну, я же не крыса. Чего мне бояться?
В худшем случае — он просто сумасшедший. Очень хорошо маскирующийся псих. Маньяк, которому почему-то есть до неё дело…
— Хорошо, я уточню на кафедре, чем травят назойливых позёров.
Мэй чувствовала, как собственные эмоции медленно отходят на второй план, оставляя место для чужих. Как тянутся в пространство невидимые восприимчивые нити. Казалось, они лишь проходят через поле, а на самом деле рождаются из какого-то другого, неясного источника. Бабушка говорила, что из души. Мэй считала душу явлением исключительно метафорическим, но спорить с бабушкой не решалась.
— А у вас есть проверенные специалисты? — встревоженно поинтересовался Попутчик. — Не хотелось бы доверять свою жизнь шарлатанам.
Ощущения всегда приходили изнутри. Наполняли грудь, захватывали, кружили, будто собственные. И лишь после, по едва заметным колебаниям нитей-проводников, Мэй могла определить, кому они принадлежат на самом деле.
— Доктор биологических наук тебя устроит?
Сдержанный интерес, сочувствие вперемешку с иронией, заботливая снисходительность, едва тлеющие угли тревоги. Сосредоточенная девушка, сидевшая напротив физика («Джина, — вспомнила Мэй. — Её зовут Джина»), облокотилась на стол и наблюдала за беседой, опустив подбородок на сцепленные пальцы.