«Отвали, Рэд. — Ответ прозвучал как-то странно, неуклюже — будто человек хотел огрызнуться, но ему не хватило сил. — И я тебе не мелкий».
Боясь помешать разговору, Мэй выждала пару минут и лишь после этого решилась продолжить путь.
Двое стояли у окна и молчали, но молчание это казалось таким густым, что им можно было захлебнуться. Случайная свидетельница плыла сквозь эту напряжённую тишину медленно, с опаской.
«Осторожнее, хорошо? Никто не хочет, чтобы ты пострадал».
Оборотень мягко потрепал собеседника по плечу и, очевидно не найдя других слов, двинулся прочь. Тихо идя следом в надежде обнаружить наконец выход из сложно устроенного здания, Мэй невольно посматривала в сторону — на неподвижную, неестественно прямую фигуру у окна.
«Ага, я помню».
Если бы Рэд Рэдли не сбился с шага, будто подавив желание обернуться, Мэй приняла бы фразу, брошенную небрежно, с приглушённым вздохом, за обман слуха…
— Мэй?
Реальность обрушилась калейдоскопом эмоций, звуков и запахов. Ослепила, оглушила, вздёрнула на вершину восторга и тут же погасла, оборвалась перетянутой струной.
— Мэй, ты в порядке?
Обеспокоенное лицо Джо, оказавшегося вдруг совсем рядом, дрожало за радужными переливами наполнивших глаза слёз. А мир был серым и пустым. Вокруг по-прежнему смеялись, танцевали и радовались жизни, но эта радость была настолько чужой, что застревала в горле осколком гранита.
«Это не моё. Я не имею на это права. Я никогда не почувствую этого по-настоящему».
— Пойдём. Давай выйдем на воздух.
Прикосновение было заботливым и оттого почти болезненным. Мэй вырвалась из готовых замкнуться объятий и резко встала. За несколько секунд, понадобившихся сокурснику, чтобы справиться с удивлением, она совладала с лицом и дыханием, привела в порядок осанку и попыталась принять как можно более надменный вид.
— Отличный повод распустить руки, Джо.
Неважно, что обвинение несправедливо. Нет, не так: хорошо, что оно несправедливо. Это гораздо обиднее. Ведь он старается быть галантным, а она…
— Я просто хочу помочь.
И снова руки — уже менее уверенные, но всё ещё готовые поддержать.
А в груди — гулко и темно, как под сброшенным на землю колоколом.
— И заодно — полапать неосторожную девушку. — Вот так. Главное — побольше яда в голосе. — За лёгкой добычей — в другую кассу.
Она отвернулась и зашагала прочь, зная, что он не пойдёт следом. Зная, что грубый удар попал в цель. Зная, но не чувствуя.
Бал шумел вокруг — одновременно навязчивый и равнодушный. Музыка била по ушам. Где-то танцевали, разговаривали, смеялись — будто за толстым стеклом. И Мэй хотелось разбить его, чтобы вновь стать частью живого мира по ту сторону невидимой преграды. Но пустота в груди напоминала: это — чужое. Ты не сможешь быть с ними. Чувствовать с ними. Ты — наблюдатель. Лишний элемент в этой сложной системе привязанностей, тепла, дружеских жестов и глупых нежностей. И когда ты уйдёшь, никто этого не заметит.
«Так почему не сейчас?»
Она шла не разбирая направления. На неё не обращали внимания — задевали плечами, иногда дежурно извинялись и тут же отворачивались, возвращаясь к разговорам. Голоса сливались в раздражающий шум, нестройно ударяющий по нервам. Зал превратился в огромную клетку, в гудящий улей, из которого не было выхода.
«Вырваться. Исчезнуть. Прямо сейчас — пока мир жалит яростно и больно. Пока не страшно».
Мэй плохо помнила, как оказалась в оранжерее. Желая сбежать от Джо, растерянная, заплаканная, она бездумно кружила по залу, и когда праздничная суета сделалась невыносимой, выход оказался слишком далеко, а лестница на балкон — заманчиво близко. Если бы не запертые двери, Мэй скрылась бы в одной из привычных аудиторий, но пришлось остановиться здесь.
Сойдя с центральной тропы, она углубилась в дальнюю часть зимнего сада, осторожно пробралась через переплетения лиан, раздвинула широкие листья преградившей путь монстеры и вышла на уединённую площадку, окружённую живыми стенами папоротников. Маленький искусственный пруд с разноцветными рыбками, обсаженный невысокими кустами азалий; два деревянных стула с резными спинками; волшебный вид на город. Мэй не представляла, кто и для чего обустроил этот оазис, обнаружить который можно было либо случайно, либо, напротив — точно зная, где искать. Но сейчас он был идеальным местом, чтобы скрыться и прийти в себя, не обрушивая ни на кого последствий собственной неосторожности.