Уже позднее Мэй поняла, что эта вина и стала последней каплей.
Попутчик вдруг замер, едва успев обойти декоративный пруд. Обернулся удивлённо. Попытался вдохнуть, но не смог и лишь прижал ладонь к груди, нахмурившись, будто от боли. И бессильно опустился на каменный бортик.
— Что с тобой?
Страх бросил вперёд, но физик бессознательно шарахнулся в сторону, едва не свалился в воду, снова безуспешно попытался вдохнуть, и Мэй отшатнулась, успев заметить в его глазах панику.
«Тактильная чувствительность. Аллергия на нестабильные поля. Не подходить. Не прикасаться. Успокоиться».
Как ни странно, последнее удалось почти мгновенно. Эмоции послушно отступили, мысли сделались удивительно чёткими.
Попутчик, кажется, тоже взял себя в руки. По крайней мере, теперь он дышал — неглубоко, осторожно, сосредоточенно.
— Я позову на помощь.
В конце концов, где-то здесь дежурят медики…
— Нет.
Мэй остановилась, прикованная к месту не то словом, не то взглядом, в котором было что угодно кроме бравады.
— Тебе нужен врач.
Время. Искать дежурного врача, или Джину, или кого-нибудь из преподавателей — это время. Что, если она не успеет?
— Не уходи.
Когда страшно — зови старших. Этот совет казался верным ровно до тех пор, пока однажды Мэй ему не последовала.
— Хорошо. Уговорил.
Когда у бабушки случился приступ, в квартире никого не оказалось, и перепуганная внучка бросилась за помощью к соседям. А когда вернулась в комнату, помогать было уже поздно. И даже теперь — зная, что всё равно ничего не смогла бы изменить, Мэй чувствовала себя виноватой.
Она нащупала в кармане телефон. Позвонить в скорую и спросить, что делать. Не такой уж плохой план.
— Ты же не собираешься прямо сейчас терять сознание, биться в агонии или что-нибудь в этом духе, правда?
Попутчик сдавленно хмыкнул и качнул головой. С натяжкой жест можно было счесть отрицательным.
Воздух вокруг физика плыл и дрожал — будто раскалённый поднимающимся от тела жаром. Что-то подобное Мэй замечала перед экзаменами у излишне ответственных студентов: перенапряжение сказывалось на поле, которое становилось видимым и при этом крайне своевольным, так что если преподаватели ничего не предпринимали, дело доходило и до обмороков, и до летающей мебели…
— Вот и отлично. — Она решительно двинулась в сторону главной аллеи. — Я не ухожу. Недалеко.
Идея была сомнительной, но попробовать стоило. К счастью, нужное растение обнаружилось быстро. Наплевав на запреты, Мэй оборвала с ветки несколько круглых мясистых листьев, похожих на зелёные монеты, и вернулась, переламывая их в кулаке, подцепляя ногтями тонкую кожицу, обнажая изумрудную мякоть. Пространство наполнилось запахом — сильным и свежим, кисловато-мятным. Мэй старательно растирала листья между ладонями, пачкая руки зелёным соком, и ждала, готовая в любой момент бросить нелепую затею и схватиться за телефон.
Сначала она перестала видеть его поле. Напряжённо сощурилась, присмотрелась, чтобы убедиться: нет, не показалось. А потом Попутчик неожиданно чихнул, скривился от боли, вдохнул резко и хрипло, закашлялся, выругался, вдохнул ещё раз, облизнул губы, опустил руку в пруд, провёл мокрой ладонью по лицу и наконец задышал свободно.
— Когда-нибудь, — смущённо улыбнулся он, — я перестану быть самонадеянным идиотом. Но не сегодня.
Ответить Мэй не смогла. Скованные рассудком эмоции порвали путы и навалились на неё всей тяжестью. Она попыталась скрыть дрожь, нервно стряхивая и стирая с ладоней остатки листьев, превратившихся в почти однородную массу.
— Прости, что напугал.
Он казался растерянным, смотрел тревожно и виновато, и этот непривычный вид сбивал Мэй с толку. Странный приступ оборвался так же быстро, как начался, и эмпат не решалась поверить, что он не повторится. А если бы остроцвет не помог? Снять напряжение перед экзаменом — одно дело, но это… А что, если он помог только на время? Сейчас запах окончательно выветрится, и…
— Всё уже хорошо. Честно.
Она ожесточённо теребила пальцы, втирая в них остатки целебного сока. Какое-то время Попутчик наблюдал за её движениями молча, а потом вдруг поинтересовался с напускной весёлостью:
— А что это за дивная трава? Только не говори, что у нас в универе официально выращивают наркоту.
Мэй всмотрелась в его лицо: ироничный прищур, скептически поджатые губы; растрёпанная чёлка сбита набок так, что видны едва наметившиеся вертикальные морщинки между бровями; тонкий шрам на левой щеке — белая линия на почти такой же белой коже. Эта бледность осталась единственным напоминанием о только что миновавшем приступе. Возможно, единственным, которое Попутчик не смог скрыть?