— Что? — Попутчик удивлённо обернулся и, проследив направление её взгляда, насмешливо фыркнул: — Зачем? Чтобы не оскорблял эстетических чувств?
— Чтобы не напоминал о том, о чём ты не хочешь вспоминать.
— Мало ли чего я не хочу. На одном положительном опыте далеко не уедешь. Да и воспоминания так легко не стираются.
— Жаль, — вздохнула Мэй.
Попутчик окончательно отвлёкся от созерцания замка и развернулся к собеседнице. Одарил вопросительным взглядом.
— Я бы хотела стереть из твоей памяти этот вечер. И меня. Так было бы лучше.
Он стоял совсем близко. В одном шаге. На расстоянии вытянутой руки. И смотрел ей в глаза — внимательно и задумчиво.
— Ты задолжала мне много ответов, Мышь, — сказал наконец тихо. — Слишком много, чтобы я мог об этом забыть.
В его зрачках отражались праздничные огни, и казалось, что радужки то и дело меняют цвет.
— И потом, это будут приятные воспоминания. Мне было бы жаль их потерять.
Мэй вдруг нестерпимо захотелось коснуться его щеки; провести пальцами по тонкому шраму; почувствовать кожей этот старательно залатанный разрез — напоминание о том, что единожды разбитое может вновь стать целым, но никогда — прежним. Коснуться и верить, что прикосновение может исцелить.
Мир вокруг терял чёткость, делался далёким и неважным. Где-то почти за гранью сознания огромное сердце башенных часов отбивало полночь, и невозможно было вспомнить, когда первые звуки потревожили тишину, и предположить, когда последние в ней растворятся. Время больше не имело значения. Ничто больше не имело значения, кроме двух людей, замерших друг напротив друга посреди бесконечной ночи. Ничто — кроме вопросов и ответов. Ничто — кроме разделённой боли. Ничто — кроме смутного, едва уловимого чувства, странно похожего на нежность.
Попутчик медленно поднял руку и провёл пальцами вдоль шрама. Неуверенно и удивлённо — будто почувствовал чужое прикосновение.
Не успев задуматься, Мэй накрыла ладонью горячие пальцы и, не дыша, поцеловала угол его улыбки.
На прощание.
Время сорвалось с места. Помчалось галопом, навёрстывая секунды.
Эмоции Попутчика вспыхнули и засияли так ярко, что их больше невозможно было разделить на спектр. Мэй почувствовала себя в эпицентре взрыва — ослеплённой, оглушённой, почти задохнувшейся от неожиданности, от запаха его кожи, от жадного поцелуя, который кружил голову и одновременно пугал каким-то диким, неистовым напором.
Она попыталась отстраниться, вдохнуть.
— Что ты…
Вместо ответа он шагнул вперёд, и Мэй отступила, ударившись поясницей о балюстраду. Его тело вдруг оказалось очень близко. Слишком близко, чтобы можно было сомневаться в намерениях.
— Нет, — выдохнула она в требовательные губы. — Подожди.
Попутчик будто не услышал, и Мэй упёрлась ладонями в его грудь. Бесполезно. Всё равно что останавливать асфальтовый каток. Он не замечал её сопротивления — или не обращал на него внимания. Одно движение — чтобы расстегнуть широкий пояс, второе — выдернуть из-под него блузку…
— Не надо! — Мэй попробовала вывернуться из рук, бесцеремонно скользящих по коже. — Ты не так понял…
— Неужели?
Он улыбнулся, и она почувствовала, как струйка холодного пота пробежала по спине.
Его эмоции искрили, раздирали на части, сливались в безумный вихрь. Возбуждение. Предвкушение. Нетерпение.
Дыхание Попутчика было сухим и горячим, ладони — чуть влажными и холодными. Настолько холодными, что даже гранит балюстрады, царапавший оголившуюся спину, казался теплее.
Происходящее то теряло связность, то вдруг делалось ослепительно чётким. Более чётким, чем она могла выдержать.
Сильная рука распласталась на рёбрах, заскользила вверх, проникла под бюстгальтер, так что жёсткая косточка сдвинулась в сторону и больно впилась в кожу.
И тогда Мэй ударила. Чистой энергией, в солнечное сплетение, в грудь, в которую до сих пор упиралась уже без надежды освободиться. Ударила изо всех сил, не думая о последствиях. Лишь бы вырваться. Лишь бы…
Ничего не произошло. Поле Попутчика сдерживало её силу так же легко, как его руки удерживали её тело.
— Осторожнее, — прошипел он, и пальцы на её спине сжались, прихватив кожу между лопатками. — Так и убить можно.
Она рванулась ещё раз, выскользнула из крепкой хватки, упала, вскочила на ноги, бросилась к выходу, едва не упала снова, устояла… Лишь для того, чтобы врезаться ладонями в издевательски захлопнувшуюся дверь. Замок демонстративно щёлкнул. Мэй обернулась.
Он даже не торопился. Приближался медленно, почти вальяжно. Знал, что она не сможет сбежать. Играл, как кот с мышью. Давал понять, что она не вырвется, пока он сам её не отпустит.