О другой причине, заставившей Мэй взять дополнительные смены, хотелось забыть. Но забыть не получалось — слишком уж торопливо взгляд обращался к двери каждый раз, когда та открывалась, впуская в зал нового посетителя. Приветливо улыбаясь, принимая заказы, скользя между столиками с подносом, старательно излучая доброжелательность и искренне желая гостям хорошего дня, Мэй невыносимо злилась на саму себя.
Она снова не смогла поставить точку. Неужели побоялась, что та выйдет слишком уж окончательной? Глупости! Не мог же он всерьёз… Мэй решительно отгоняла навеянную воображением картину, но она неизменно возвращалась, раскрашенная воспоминаниями. О боли. Страхе. Отчаянии. Своих и чужих. Эти мысли нужно было выкинуть из головы раз и навсегда. Мэй сделала всё, что могла. И после случившегося дальнейшая судьба самоуверенного безумца уж точно не должна её волновать. Главное — чтобы эта судьба воплощалась на достаточно большом расстоянии от неё.
Мэй признавала справедливость этих рассуждений, но верно было и другое: если бы за всю прошедшую неделю Попутчик хоть раз попался ей на глаза, держаться от него подальше было бы куда проще.
На самом деле то, что он не заходил в «Тихую гавань», нисколько не удивляло. Отсутствие в университете казалось чуть более странным, но тоже поддавалось рациональному объяснению: в середине лета интерес к учёбе проявляли только подбирающие «хвосты» должники и самые увлечённые энтузиасты. И то, что долгое время Попутчик относился ко второй категории, не было достаточным основанием для уверенных выводов.
«Если бы случилось что-то плохое — по-настоящему плохое — я бы об этом узнала, — убеждала себя Мэй. — Весь город был бы в курсе».
И всё же с того самого момента, как через несколько часов после расставания с Попутчиком она проснулась в темноте комнаты под завывания ветра, доносившего с реки тихий плеск волн, её не отпускала тревога. Мрачные предчувствия с каждым днём опутывали всё крепче, и вместе с ними крепла уверенность в необходимости встречи. Одной. Последней.
Вот только Попутчик не появлялся в поле зрения, а Мэй не знала даже его телефона. Поэтому вчера она, поборов смущение, отправилась на кафедру полевой физики.
Чарльз Грэй, казалось, воспринял её визит как часть ежедневной рутины.
— А вам он зачем понадобился? — поинтересовался профессор, не отвлекаясь от разложенных на столе документов. — Попробуйте удивить меня оригинальной версией.
— Мы планировали вместе работать над курсовой, — выпалила Мэй, решив, что полуправда лучше абсолютной выдумки.
— Милая леди, — обращение было приправлено смертельной дозой сарказма, — я бы посоветовал вам для начала определиться с разницей между «я хочу» и «мы планировали».
— Вообще-то это была его идея, — фыркнула Мэй, за что удостоилась мимолётного оценивающего взгляда.
— Что ж, вы первая, кому хватило наглости на такое заявление. — В голосе профессора всё отчётливее проступало раздражение. — Возможно, я даже дал бы вам шанс меня убедить. Если бы буквально вчера не пытался удержать своего лучшего студента от отчисления и уговорить хотя бы на академический отпуск. Не от таких ли соавторш он бегает?
Не сочтя нужным попрощаться, Грэй вернулся к работе, и Мэй вдруг узнала листы, которые он изучал с таким вниманием. Она уже видела эти схемы — меньше недели назад. Ей не составило бы труда доказать недоверчивому профессору, что она имеет прямое отношение к этим расчётам, но мысли парализовал страх. Потому что этих бумаг не должно было здесь быть.
Что-то происходило. Что-то неправильное. Что-то, что непременно требовалось остановить.
Её затопили растерянность, беспомощность и предчувствие неотвратимой беды. С ними Мэй заснула вчера. С ними же проснулась сегодня.
Приняв очередной заказ, она вернулась за стойку, отмерила нужное количество кофейных зёрен, засыпала их в резервуар кофемолки. Деревянная ручка привычно легла в ладонь. Техническому оснащению «Тихой гавани» могли позавидовать многие зимогорские кафе, но, когда посетителей было немного, Мэй предпочитала молоть кофе вручную. Ей нравился процесс, гостям нравился результат.
«Ты варишь вкусный кофе».
Сердце тревожно трепыхнулось в груди, но рука не сбилась с размеренного ритма. Жернова продолжали вращаться, перемалывая зёрна, и Мэй чувствовала, как в такт этому вращению где-то внутри неё щёлкает невидимый метроном: раз-два, три-четыре, время на исходе, пять-шесть, семь-восемь, скоро что-то случится, девять-десять, что ты успеешь?