Он не помнил, как вернулся домой. И, если бы узнал, что его нашли спящим в каком-нибудь глухом переулке, не удивился бы. Но ни родители, ни Тина не выказывали беспокойства, а значит — скорее всего, он пришёл сам. И либо не наткнулся на родных, либо выглядел достаточно прилично, чтобы не вызвать подозрений. В конце концов, студент, всю ночь проторчавший на балу, заслуживал определённого снисхождения.
Всю неделю он почти не выходил из комнаты, плохо спал, мало ел и много злился. И думал. О том, что оставлять всё как есть больше нельзя. О том, что нужно поговорить с Джин. О том, что, если кто-нибудь узнает о случившемся, его свободе придёт конец. О том, что теперь это вопрос времени, и от него больше ничего не зависит. О том, что чёрт с ней, со свободой, но как быть с Тиной? И как вообще быть?
Совесть требовала что-то решить и на что-то решиться. Хотя бы на то, чтобы пойти в «Тихую гавань» и попросить прощения. Но даже само предположение, что его можно простить, казалось преступлением, поэтому, почти дойдя до кафе, Крис в последний момент свернул к университету. Хотел забрать домой оставленные в лаборатории расчёты, но не смог. Здесь всё напоминало о праздничной ночи: забытые на столе стабилизаторы поля, закатившийся в угол огрызок карандаша, ваза для фруктов, которую никто так и не удосужился убрать с гранитной плиты. И бумаги. Заметки, ради которых он остался здесь, наплевав на осторожность.
Да гори оно всё!..
Он подавил желание спалить зажатые в руке листы. Забрал стабилизаторы. Запер лабораторию. Отнёс Грэю ключ и заодно отдал расчёты — не пропадать же хорошей идее. Пусть кто-нибудь другой её раскручивает. А Крис этим больше заниматься не будет. И вообще больше в университет не придёт. Потому что… Придумать достойное враньё не получилось, и, объясняя Грэю причины своего решения, он порол какую-то откровенную чушь. Но профессор в любом случае не слушал: его не устроили бы даже самые разумные доводы.
Лишь к концу недели мысли начали понемногу приходить в порядок. По крайней мере, Крису почти удалось убедить себя, что он справится. Что сможет собраться с духом, восстановить прежний контроль над полем, стать внимательней и осторожней. Вернуться в университет. Прийти в «Тихую гавань». Посмотреть в глаза Мэй. И если не оправдаться, то, по крайней мере, извиниться и объяснить, что произошло.
Он договорился о ещё одной встрече с Грэем и, зайдя на кафедру, обнаружил профессора в прекрасном расположении духа — известие о том, что взбалмошный студент передумал бросать учёбу, его явно порадовало. Грэй был непривычно улыбчив, смотрел понимающе, с лёгкостью шёл на любые уступки, а под конец разговора с напускной ворчливостью рассказал об очередной поклоннице знаменитого студента.
— Утверждает, что вы сами предложили ей соавторство, Гордон, — весело фыркнул профессор, и едва утихомирившиеся эмоции вновь накатили угрожающей волной. — Что скажете?
Сказать было нечего, поэтому Крис лишь усмехнулся через силу и торопливо распрощался, пообещав выйти на связь ближе к сентябрю.
До самого закрытия «Тихой гавани» он крутился рядом, не решаясь зайти и стараясь не показываться перед окнами. Он видел, как Мэй выходит из кафе, сжимая в руке телефон. Видел, как она набирает номер и ждёт ответа, не дозванивается и повторяет попытку через несколько минут — так же безрезультатно. Какое-то время Крис шёл за ней по пятам. Хотел, чтобы она обернулась, боялся этого и отдавался на волю случая.
Мэй торопилась и, казалось, нервничала. Несколько раз доставала телефон, пытаясь до кого-то дозвониться, то и дело поправляла ремешок сумки, теребила ворот блузки — сегодня строгой, почти официальной. Наблюдая с безопасного расстояния, Крис гадал, связано ли её беспокойство с ним. И если нет — стоит ли нагнать её, спросить, что случилось и может ли он помочь.
Пышная юбка покачивалась в такт шагам; блузка чёткими линиями обрисовывала контуры спины, подчёркивая узкую талию; кончики светлых волос, забранных в высокий хвост, едва касались шеи. Строгая грация Мэй притягивала взгляд, и Крис поддался этому притяжению, уже понимая, что совершает ошибку. Нахлынули воспоминания — о доверчивой мягкости её рук, о чувственной пластике, слитой с музыкальными ритмами, о хрупких плечах, дрожащих под его ладонями в слепящем тумане… и о том, что было после.