— Удивить, говоришь? — протянул он и сделал несколько шагов вперёд. Остановился, явно прислушиваясь к ощущениям. Во взгляде появилась сосредоточенность, и оставшееся расстояние Крис преодолел медленно и будто бы насторожённо. Однако не передумал и, приблизившись к кровати, велел деловито: — Закрой глаза и протяни руку. Ладонью вверх.
Требование напомнило о вечере бала. Об уверенном прикосновении, о калейдоскопе чувств, о вихре энергии — одновременно сладком и болезненном…
— Мне нельзя колдовать, — напомнил Крис в ответ на её удивлённый взгляд. — Так что ничего экстремального. Просто маленький сюрприз. Надеюсь, приятный.
Мэй послушно закрыла глаза, и через несколько секунд…
Она узнала его на ощупь. Знакомая прохлада камня, привычная гладкость бусин… Не открывая глаз, Мэй перебирала их пальцами, чувствуя, как неожиданно сильно бьётся сердце.
О бабушкином подарке она вспомнила на следующий день после бала, но в университет попала лишь в понедельник. И, не найдя ни одной бусины из порвавшегося ожерелья, испытала одновременно острую грусть и странное удовлетворение. Потеря казалась уместным напоминанием: чудес не бывает.
Но кое-кто, похоже, вознамерился доказать обратное.
Крис всё ещё держал ожерелье на весу, потому что Мэй никак не решалась по-настоящему взять его в руки и не открывала глаз — будто боялась спугнуть морок. Ей вдруг отчётливо представились тихие университетские коридоры. И студент, одним прикосновением открывающий запертые двери, проходящий мимо пустых лабораторий, поднимающийся по старой лестнице, пересекающий оранжерею. И круглые бусины на сером полу — словно капли крови на месте преступления. И руки, вновь собирающие эти капли в ровную нить. Потому что разорванное ожерелье — единственное, чему ещё можно вернуть цельность. Единственное, что ещё может стать прежним.
Воспоминания, отзвуки, эхо пережитых и отпущенных эмоций. Отпущенных ли? Жар ладони на шее и дыхания на губах. Стук бусин-капель по каменному полу. Боль и страх. Ярость и боль. Уже и не понять, чьи. И не понять, чьи пальцы дрожат так сильно, что колеблют соединившую две руки гранатовую нить.
— Мэй… — Ожерелье всё-таки опустилось в ладонь. — Я идиот, да?
Она вскинула взгляд и лишь тогда почувствовала, что ресницы слиплись от слёз, и поняла, почему голос собеседника звучит так тихо и виновато.
— Нет. Конечно нет. Ты… — Она помедлила, но лишь мгновение. — Ты очень хороший человек, Крис.
— Я? Хороший человек? — Теперь он выглядел озадаченным. И чувствовался так же: удивление с нотой недоверчивой благодарности. — Да нет. Обычный на самом деле.
Он протянул руку, будто хотел стереть слезу с её щеки, но остановил движение. Однако Мэй всё же почувствовала незавершённое прикосновение. И оно было ледяным. И рука у Криса действительно дрожала — от холода. Будто он всё время их разговора держал её опущенной в сугроб.
— Очень хороший и очень замёрзший, — прокомментировала Мэй, обхватив его руку ладонями и позволив ожерелью скатиться вдоль предплечья и повиснуть на локте. — Что с тобой? Здесь же не холодно.
— Я всегда мёрзну в больницах, — пожал плечами Крис. — Мёрз раньше. Когда не умел ставить барьеры.
— А сейчас барьеры не работают?
— Сейчас я не чувствую, как они работают. Но, видимо, не очень хорошо. Так что…
Он подался назад, очевидно собираясь вернуться к балкону, но Мэй не пустила. Продолжая сжимать ледяные пальцы, сдвинулась на кровати, подогнула ноги, потянула Криса за руку, заставляя сесть рядом, и решительно набросила ему на плечи одеяло.
— Не надо, — запротестовал он, порываясь встать.
— Надо, — возразила Мэй. — Не хватало ещё, чтобы ты простудился. А мне не холодно.
Это было чистой правдой, но Криса не успокоило.
— Я не только об этом, — сказал он напряжённо, и эмпат наконец поняла, в чём дело. То, что он боялся самого себя больше, чем его боялась она, казалось невероятно трогательным, и Мэй улыбнулась, надеясь поделиться с ним хотя бы частью собственной уверенности.
— Ты не можешь колдовать, — напомнила она. — В коридоре дежурит медсестра, ты сам говорил. И здесь наверняка есть какие-то сигнальные амулеты — и в палате, и на твоих браслетах. Так что даже если тебя вдруг перемкнёт, ничего страшного не будет. В худшем случае кто-нибудь с перепугу даст тебе по голове. Возможно даже я.
Он сдался, вернул ей улыбку и, сбросив кроссовки, с ногами забрался на кровать, чтобы тут же плотно закутаться в одеяло.
— И это я хороший человек? — хмыкнул, явно смущённый тем, что слишком уж быстро променял осторожность на тепло. — Спасибо.