«Никакая прошлая глупость не оправдывает следующую, — сухо говорит он. — А твоя сегодняшняя выходка вообще оправданий не заслуживает».
«Даже если я кого-то убил?» — хрипит Крис и делает очередной глоток.
«Ты?» — В изучающем взгляде, в сдержанной усмешке столько скепсиса, что это почти обидно.
«Вы меня недооцениваете», — фыркает Крис и чувствует, как где-то внутри ослабевает болезненное натяжение не успевшей порваться струны.
— Пять лет назад тренер впервые поставил меня в спарринг с кем-то, кроме себя. С моим ровесником. Не на отработку приёмов, а на полноценный тренировочный бой, до победы.
Ровесник был чемпионом международных соревнований. Крис знал, что такой выбор партнёра связан вовсе не с его спортивными достижениями. Знал, что поединок не будет равным. Но это не имело значения.
— А вот это уже ближе к теме, — кивнула Мэй.
— На самом деле я проиграл, — пожал плечами Крис.
— В поединке — возможно.
Он был уверен, что она поймёт, но всё равно обрадовался так, будто это стало неожиданностью.
А ведь ещё утром он не смог бы представить, что способен испытывать — не изображать, а по-настоящему испытывать! — такие эмоции рядом с фонящими холодной энергией медицинскими приборами, в окружении чужих страхов, боли, слабости — неизбежной начинки любого больничного стационара. Как не смог бы представить ситуацию, в которой потеря чувствительности будет казаться уместной, несмотря на все возможные риски. Однако сейчас именно такой она и казалась. Потому что не чувствовать эмоций Мэй было пусть и немного непривычно после всего, что случилось за последнюю неделю, но очень правильно.
А ещё очень правильно было сидеть здесь, на границе отброшенного настольной лампой светового пятна, прислоняться плечом к жёсткой стене, перекатывать в пальцах треснувшую гранатовую бусину и говорить, говорить, говорить, отгоняя дурные предчувствия, подменяя тревожные воспоминания историями из прошлого, достаточно далёкого, чтобы не пугать и не жалить.
Вот только чем больше Крис говорил, тем больше ему хотелось замолчать и послушать. Потому что он мог не чувствовать Мэй, но не видеть её — не мог. Не мог не замечать отведённых взглядов, нервно сжимающихся пальцев, напряжённых плеч. Не мог не слышать, как меняется её голос, то и дело соскальзывая с иронии на тревожную резкость. И не мог списать всё это на недавний приступ, на страх за чудом сохранённую жизнь. Никак не мог — после того, как в ответ на попытку успокоить, в ответ на обещание защиты получил яростный взгляд из-под влажно слипшихся ресниц. И почти услышал звонкое, отчаянное: «Не смей!»
Днём — подумать только, ведь ещё и суток не прошло! — на крыше недостроенного учебного корпуса Крису казалось, что всё наконец-то встало на свои места. И Мэй была такой спокойной, такой счастливой — словно разом избавилась от всех мучительных сомнений. А сейчас сомнения вернулись — и не просто вернулись, а вгрызлись в жертву с удвоенным энтузиазмом. Потому что неопределённо далёкое будущее стало вдруг настоящим.
Крис не был уверен, что сможет разрешить терзавшие Мэй противоречия. И тем более не был уверен, что легко примет любой её выбор. В конце концов, он мог совершенно искренне обещать, что исчезнет из её жизни, если она этого захочет, и мог верить собственным обещаниям — ровно до тех пор, пока не сомневался, что исчезать не придётся. И всё же видеть, чувствовать — уже не полем, а каким-то иным, необъяснимым наитием — как её тянут в разные стороны, разрывают на части одинаково непреодолимые желания… Это определённо было выше его сил. Хотелось сделать хоть что-то: вызвать на откровенность, спровоцировать, выслушать, опровергнуть, да пусть бы и разругаться в пух и прах, если вдруг от этого ей станет легче. Всё лучше, чем вот так. Лучше, чем наблюдать, как она заталкивает противоречия всё глубже, комкает, сминает, запутывает окончательно и смотрит одновременно умоляюще и требовательно: говори, не останавливайся. Как будто его слова — доски, которыми можно заколотить двери и окна, чтобы не выпустить нежеланные эмоции наружу. Чтобы забаррикадировать боль в самом дальнем чулане и забыть о её существовании.
Крис дотянулся до кувшина с водой. Не спросив разрешения, глотнул прямо из горлышка.
«Ненавижу анестезию», — повторил про себя, чувствуя, как ни с того, ни с сего уплотняется в груди нервное напряжение.
— Что-то не так? — тут же среагировала Мэй, очевидно заметив излишнюю резкость его движений. — Позвать кого-нибудь?
Крис сделал ещё один глоток и вернул кувшин на тумбочку.