Вася с отчаянием посмотрел на свой чемоданчик. Когда окончился слёт, Вася снова уложил в чемодан коллекции и гербарии, которые привозил с собой, и те Зинкины коконы. Они как-то потемнели и сморщились. Вася вспомнил про зловредную Зинку, и ему стало не по себе. Но особенно раздумывать было некогда. В Якутске у Васи жила тётка и целых четыре двоюродных брата: Кеша, Миша, Андрюша и Федюша. И он собирался к ним в гости. Вася быстро сгрёб коконы в картонную коробку, которую ему подарил на память один пионер из звероводческого питомника, вырастивший черно-бурых лисят, засунул коробку на самое дно чемодана и отправился к тётке.
— И не думай, и не думай, — сказала тётка, — мы тебя никуда не отпустим. Поживи, погуляй.
— Не отпустим, — сказали Кеша с Мишей.
— Поживи, — сказал Андрюша.
— Погуляй, — сказал Федюша.
И Вася остался гостить. Это были замечательные дни! Он ходил в кино и в музей, купил себе шёлковую тенниску и садовый ножик. А однажды побывал на представлении приезжего цирка и видел там настоящего слона, который танцевал вальс, весёлых клоунов и фокусника, такого ловкого, что ни Кеша, ни Миша, ни Андрюша, ни Федюша, ни сам Вася не могли уследить, каким образом он доставал прямо из воздуха горящие папиросы, цветные платки и ленты, а один раз даже вытащил живую курицу, которую тут же пустил по арене. А когда всё же настало время уезжать, на пристань Васю провожали все четыре брата, а тётка напекла ему столько пирогов, что их хватило бы на весь путь, если бы Вася даже решил плыть по Лене до самого Ледовитого океана. Вася долго стоял на палубе и махал рукой братьям. Потом он сунул нос в машинное отделение, поднялся на палубу, посмотрел на штурвального, ел печенье, которым его угощала бабушка того мальчика, что ухитрился родиться возле Северного полюса, рассказывал усатому Григорию Семёновичу про слёт юннатов. А потом… Потом, когда уже все легли спать, Вася захотел достать мыло, открыл свой чемодан и отшатнулся: там копошились маленькие тёмные гусеницы шелкопряда. Они вывелись из коконов. Вот почему коконы были такие сморщенные и потемневшие, когда Вася их забирал с выставки. Перед Васей мелькнуло Зинкино лицо: «Не держи на солнце! Я тебя предупреждаю». А ведь он позабыл об этом, и коконы несколько дней лежали под стеклом на выставке в залитом солнцем зале. А потом Вася сложил их в коробку и не заглядывал туда всё это время. Из коконов за эти дни вывелись бабочки, отложили грену, а из грены появились эти гусеницы. В поисках еды они выползли из коробки. Они хотят есть. Они страшные обжоры, эти маленькие тёмные гусеницы. Вася хорошо помнит, как Зинка прошлым летом кричала на всю школу:
«Кто сегодня дежурный? Кормите гусениц! Кормите гусениц!» Их кормили и сама Зинка, и все её подружки, но так и не успевали накормить. Недаром Зинка переманивала к себе Васиных садоводов. «Они всех нас одевают!.. Они замечательные мастера!» — разливалась Зинка соловьем — не о садоводах, конечно, а об этих противных гусеницах. С утра до вечера дежурные таскали ненасытным обжорам берёзовые ветки. А чем теперь будет их кормить Вася? Они шуршат в чемодане, ползают и грызут. Они уже изгрызли листья гербариев, которые Вася показывал на слёте. Может быть, теперь они пожелают съесть что-нибудь ещё, например, Васину новую тенниску или тапочки, которые ему подарила тётя?
Ну и пусть едят! Всё равно Зинка съест самого Васю.
Где-то в глубине парохода дробно застучала машина. Кто-то, грохая, пробежал по палубе мимо решётчатых окон каюты, чей-то хриплый голос крикнул не то «давай», не то «хватай», и другой, тоненький, отозвался, точно передразнил: «Авай-вай!» Снова застучала машина и вдруг умолкла, точно там, внутри, у неё что-то лопнуло… Стало тихо-тихо, в ушах зазвенело. Качнуло так, что Вася чуть не слетел со своей верхней полки. Усатый Григорий Семёнович перестал сопеть, открыл глаза, приподнялся на локте, внимательно посматривая на Васю.