Выбрать главу

   — А мы тебя уже мысленно похоронили… — протянул Натаниэль, впиваясь в меня расширенными зрачками.

   — Ну вот…

   Тут его будто прорвало:

   — Господи, Мики! Я уж… я не знал, что с тобой… — он сгреб меня в охапку, едва не опрокинув, все-таки выше был и сильнее, а в голосе плескалась такая сумасшедшая радость, какой ни разу не слышал. Не то что от него, вообще.

   Вот леший… а он и впрямь любит меня, мелькнула вялая радость. Ну почему узнаешь все некстати? Рысь, ленивое существо, смотрящее на жизнь через невидимые, плотно засиженные мухами очки, отнюдь не розовые — сейчас он съесть меня был готов. Он был счастлив. Вот, именно так — сколь мало все-таки нужно человеку для счастья…

   Мне было надо — немного.

   — Ладно, пусти, чудовище, — улыбнулся я через силу. — Дай мне попить чего-нибудь и выдели угол, и я стану тихим и незаметным.

   — Не надо, — попросил Рысь, все еще сияя незамутненным, воистину святым светом. — Будь… Мики, Господи, да хоть дом весь переверни…

   Я пристроился на привычном месте, и удивленно отметил — надо же, стоило разместиться в любимом кресле, и будто не было ничего — ни разделительной полосы, ни летящих навстречу фар, ни холода. Только краски стали ярче, звуки — отчетливей, чище… будто я находился внутри слаженно играющего органа, не только звук рождающего — цвета, запахи, ощущения. Это было приятно и немного пугало.

   Попробовал наливку ежевичную, прислушался к Пленке — нормально, а есть не хотел совсем.

   — Расскажи мне, как это было, — попросил я, ловя на себе удивленный взгляд Рыси. Еще бы… он и представить не мог, насколько я пребываю в неведении. И я попросил вновь:

   — Пожалуйста, всё.

   — «Скорую» вызвал водитель фуры. Ты слетел в кювет… Потом врачи говорили — разрыв печени, одну операцию тебе сделали в клинике, ты это знаешь. А потом, когда ты исчез…

   — Най!

   — Ладно, ладно… Вот чего никто не может понять — тебя ведь сочли мертвым, Мики. К приезду «скорой» ты уже не дышал.

   Он поморщился, и я прекрасно его понимал — как читал его мысли. Изувеченное тело у придорожного столба, серая кожа — хорошо, что Натаниэль воочию не видел этого. Мешок, молния… и все, человек окончательно отделен от мира ее металлическим росчерком.

   — Тебя везли в морг. Я говорил с водителем — довезли было до ворот… А потом ты шевельнулся, застонал… эх и перепугались врачи! — он хмыкнул, пытаясь изобразить эдакую насмешливую бодрость, но в голосе слышались глухая тоска и злость — нелегко дались Наю эти дни… Злость на тупых медиков, неспособных отличить, отделить живого от мертвого. «Благодаря» которым меня могло не быть…

   Рука его потянулась к сигаретам, мимо меня — и задержалась на миг. Он хотел удостовериться, что я и вправду сижу рядом.

   — Куда тебя забрали, Мики? И кто? И перелом… — он покосился на мою правую руку. На ней не было гипса.

   Представляю, какой разразился скандал. Из клиники, из реанимации исчезает пациент — всего через сутки после того, как прошла операция. Я глянул на календарь — красные цифры на черном фоне. Най сравнивал их с кровью на обгорелой стене, а я увидел — цветы. Алые на черной земле, живые.

   — Персонал хотели отдать под суд… Отчим твой утверждал, что тебя просто убил неумелый хирург, и скрыли концы в воду, — Най затянулся. Нервно, не как обычно.

   — Меня вылечили.

   Он посмотрел недоверчиво, всем своим видом показывая — не угомонится, и мне придется выложить все… нет, Натаниэль. Это уж точно — нет.

   Тут до него дошло наконец:

   — Ты пришел ко мне — к первому? А мать? И Ника?

   — Ничего. Ты приютишь меня? Нет, не надо звонить. Скажи им потом, что я был.

   — Мики! — возмущение перемешалось с недоверием, крепкий коктейль:

   — Ты что, снова уйдешь?

   — Завтра, Най. Все — завтра. Позволь мне просто… — я обнял бархатную диванную подушку, вишневую божью коровку — подарок давнишней девушки Ная. — Просто побыть здесь.

   В ту ночь я не спал. Как я понял потом, заснуть я мог только у себя, в домике на трассе. Когда понял, начал вспоминать старые байки — про вампиров, к примеру… с их узким деревянным укрытием.

   Но мой домик был все-таки вполне человеческим жильем с виду, хоть и смахивал на старый сарай.

   И даже занятие было вполне человеческим с виду. Я старался не думать, откуда берутся люди на трассу, старался не смотреть вслед им, уходящим по грунтовой дороге. Все равно они скоро скрывались в легком мареве. Одни шли беспечно, другие едва волочили ноги. Но никто не оглядывался.

   Я старался помнить только о том, что без меня им было бы добираться трудней и дольше… и не думать о том, что, может быть, их бы сумели спасти, пока не завершен путь. Адамант говорил — нет. Со временем я поверил. Поначалу пытался обмануть судьбу — не свою, чужую. Поворачивал мотоцикл на середине дороги, помня — бывает клиническая смерть. Пассажиры тогда попросту исчезали, я не успевал отследить миг, когда за спиной не оказывалось человека. Адамант сказал, чтобы я перестал маяться дурью…

   Я просто нахожусь в другом мире, говорил я себе. Думать так было тем легче, что вещи — Ромашка, в конце концов, одежда моя — существовали неизменными и там, и здесь. Может, не зря раньше в дорогу умершему давали то, чем он пользовался при жизни?

   После аварии я стал видеть мир слегка по-другому. На трассе всегда было пасмурно, порой шел дождь, изредка — снег. А изредка обочина дороги встречала меня невысокой травой и клевером — тогда начинало казаться, что я вернулся в лето. Многие куски трассы я знал до последнего камешка по сторонам ее — но другие постоянно менялись. Я привык, как привыкают к постоянной метаморфозе облаков.

   А Лаверта полна была красок и звуков. Я научился слышать кошачьи шаги и то, как воробьи встряхивают крылышками. Научился различать бесчисленные оттенки чашечки цветка. Порой это мешало — Пленка ворчала неслышно, чувствуя, как нервы звенят и кровь течет по жилам быстрее. Но скоро все становилось само собой разумеющимся, меня тянула назад серая морось. Даже пока я был в Лаверте, она стояла за спиной, поджидая.

Я наконец понял фразу «живи, будто ты уже умер». И еще кое-что понял — могу по-настоящему стать собой. Можно быть слабым, сентиментальным, смеяться и плакать когда хочется и не напускать на себя браваду «бывалого человека» — уже поздно. Да и бессмысленно. Перед самим собой, что ли, притворяться?

   Теперь я мог жить так… только живым я не был.

   Я слишком часто возвращаюсь в прошлое, когда рассказываю. Но что поделать — в прошлом вся моя жизнь. А сейчас не выходит понять, что я такое, есть во мне хотя бы капелька реальности или все-таки нет. Наверное, все-таки есть. И недавние события тоже постепенно станут воспоминаниями.

   Смерти я толком не научился бояться. Порох приходил страх, но исчезал, прятался, как вороватый кот, заслышав шаги хозяев. А когда ты уже испытал умирание, бояться и размышлять просто нелепо.

   У меня был Ромашка. У меня была трасса… и твердое знание, что друзья и родные живы.

   Возможно, мне подарили вечную юность — но слишком мало времени прошло, чтобы я успел осознать этот дар. Потому что вокруг меня все были молоды и здоровы. И даже умирали молодыми и здоровыми, по большей части — а старики представляли собой когорту иных, непонятных существ, уж точно созданных из другого теста.

   Подумал о прошлом — и вспомнил, зацепившись за слово.

   Итак, за мной следят. Упорно… при этом не мешают. А почему следят? В голову ничего не лезло. Знать я ничего не знал. Мать и отчим? Вряд ли… Друзья? Тут бы не поручился, за молодежью сейчас присматривали, но все же не настолько, чтобы гоняться за единственным ни к чему не причастным мальком.