Сейчас абсолютно нет.
– Голосовать за что, папа? – повторила я вопрос.
– Шай, она твоя, раз ты так говоришь. Контролируй свою женщину, – потребовал Хай. – Вытащи ее задницу отсюда.
Мои глаза обратились к Шаю, чтобы увидеть, что он смотрит на Хая, и он не выглядел злым.
Он выглядел задумчивым.
Потом он сказал.
– Мы с Табби так не играем. Если хочешь, приказывай своей старухе, делай что хочешь, но не говори мне что делать. Я попросил ее уйти, но она не пошла. Я не собираюсь ее заставлять. Но если ты попытаешься, то будешь разбираться со мной.
Боже, я любила своего мужчину.
– Она не слушает тебя? – спросил Боз, подняв брови к линии волос, но Шай проигнорировал его и посмотрел на папу.
– Голосуй, – согласился он, и мое горло так сжалось, что мне вдруг стало трудно дышать. То, что он сказал дальше, ничуть не улучшило ситуацию. – Если ты хочешь получить мою долю, то голосуй не в мою пользу. Я оставлю ее тебе, и ты увидишь заднюю часть моего мотоцикла. Я уберу тату «Хаоса». Чего я не сделаю, так это не отдам твою дочь. Так что, бл*дь, голосуй. Если ты не хочешь, чтобы я был на голосовании, напиши мне результат и пришли человека, чтобы забрать мою долю. Ты знаешь, где меня искать. Я буду с Табби.
Боже. Тату Шая, любая из татуировок парней считалась для них священной. По прибытии в клуб им выдавали кожаную куртку с нашивкой «Хаос» на спине. Им так же набивали эмблему «Хаоса».
Как только они зарабатывали это, они никогда не отказывались от этого.
Никогда.
Ни за что. Только если их заставят, скажем, сделать что-то отвратительное, чтобы выгнать из клуба.
– Нет. Нет, нет, нет, – выдохнула Тайра позади меня, но я не могла ни двигаться, ни говорить.
– Ты откажешься от своих братьев ради женщины? – недоверчиво спросил Брик, и взгляд Шая переместился на него.
– Абсо-бл*ть-лютно.
– Серьезно? – спросил Боз.
– Она не какая-нибудь женщина, – Шай кивнул в мою сторону и пригласил. – А теперь спроси еще раз.
Боже.
Боже!
Боже, я любила своего мужчину.
– Твою мать, – прошептал Таг.
Шай посмотрел на папу.
– Дай мне знать, как проголосуете. Но если ты попытаешься отнять у меня мою семью, Тэк, знай, ты для меня мертв. Таб любит меня, ей будет хреново быть с мужчиной отдельно от своей семьи, но она справится. Но если ты хочешь голосование, неважно в какую сторону оно пойдет, ты будешь мертв для меня.
Господи Иисусе.
– Нет. Нет, нет, нет, – снова выдохнула Тайра.
– Шай, – выдавила я.
Он проигнорировал меня, и его взгляд скользнул по мужчинам, стоящим позади моего отца.
– Я не лезу в ваши дела. Я мог бы позвонить насчет того дерьма, которое вы мутите, но я держу это при себе. И кое-что из вашего дерьма находится близко к дому, – его глаза остановились на Хопе, – и ты это знаешь.
Что это значит?
Шай ничего не объяснил, он продолжал смотреть на мужчин и говорить.
– Ни разу в этом клубе не было голосования о том, как все относятся к тому, кто у брата в постели. Тэк говорит «садитесь» и вы, ребята, садитесь. Я сказал уже, не имеет значения, как пройдет голосование. Вы садитесь голосовать – ваше сообщение вполне ясно. Вы получите мою долю. Часть жизни в этой семье – это моя свобода быть собой. Я не буду отчитываться перед своими братьями о женщине, в которую влюбляюсь, или вообще о чем-то еще. Вы отнимаете у меня свободу, и мне больше не нужно здесь находиться. Так что я не буду, – Шай оглянулся на папу. – Просто чтобы было ясно, если ты поставишь меня перед выбором Таб или моя доля, я выберу Таб. Ты получишь мою долю и никогда, брат, никогда больше меня не увидишь.
– Ну, черт возьми, – произнес знакомый голос, которого я не слышала уже много лет, и пожалела, что это было сказано за моей спиной. – Меня давно не было, но, похоже, Табби все еще устраивает хаос в «Хаосе».
Я повернулась, чтобы посмотреть на маму, игнорируя все доводы, потому что знала, что не только папа, но и весь «Хаос» бросил ее и сказал ей не приближаться к ним и их собственности.
Я почувствовала, как неприятная вибрация поднялась до апокалипсического уровня, затем уловила движение. Я оглянулась через плечо и увидела, что папа перемещается к маме, но Шай его опередил.
Я никогда не видела, чтобы кто-то двигался так быстро.
В одну секунду он был в шести футах позади меня, а в следующую – уже проходил мимо.
Я знала почему. Хотя это случилось задолго до того, как мы с Шаем переспали, все братья знали, что мы с мамой не ладим. Они знали, как она сломала меня. Они знали, как безжалостно она относится к этому. Они знали, какие отвратительные вещи она говорила мне, делала со мной, как это заставляло меня чувствовать и как это заставляло меня действовать, когда я была моложе.
Это была моя вина, но это моя мама заставила меня чувствовать себя ничтожеством. А потом я оказалась в шестнадцать лет с парнем, слишком старым для меня, который ударил меня, когда я собралась уйти.
Дело было не только во мне. Мама подралась с Тайрой, у них даже была кошачья драка во дворе «Райда». Она всегда была кричащей сукой папы.
В конце концов она попыталась продать опеку надо мной и помчалась к папе, чтобы вытащить своего ныне покойного мужа из долгов перед наркоторговцами. Я не должна была этого знать, но в семье об этом говорили, а «Хаос» был моей семьей, так что я узнала. Папа заключил сделку, чтобы убрать ее из нашей жизни, особенно моей, потому что ее жестокое обращение так глубоко меня ранило.
Папе это удалось. Она исчезла. Но память о ней не исчезла.
Что касается меня, то все в клубе знали, что, если бы не их любовь, папина любовь и любовь Тайры, все могло бы пойти по-другому для меня. Действуя против неумолимой жестокости со стороны мамы, я была на неправильном пути, и если бы у меня не было их заботы, прямо сейчас я могла бы быть как Натали, наркоманкой или зависать с людьми, которые не были хороши для меня.
Или еще хуже.
Я знала это. Все это знали.
А мой мужчина любил меня.
Когда он стал наступать на маму так, как он это делал, я получила представление о том, насколько сильно.
– Она не... – Шай ударил рукой маму в грудь, и мама отпрянула назад, размахивая руками и с шокированным лицом, – ... увидит тебя... – он толкнул маму прямо в дверь, так что ее спина громко ударилась о нее, прежде чем она распахнулась. Шай оттолкнул ее. Она пошатнулась, и Шай закончил, – если только она, бл*дь, не захочет тебя увидеть. Слушай меня, сука, ты не мать моих детей, так что я не обязан с тобой нежничать. Я не знаю, какого хрена ты здесь забыла. Мне все равно. Все, что я знаю, это то, что Таб не увидит тебя и не услышит твоего голоса, если только сама этого не хочет. Я могу преподать тебе этот урок прямо сейчас или ты можешь сесть в свою гребаную машину и уехать. Решай. Но помни, ни один мужчина в этом здании не подойдет к тебе, так что прими это во внимание, когда решишь, как провести следующие пять секунд.
Я поспешила через все еще открытую дверь, открыла рот, чтобы сказать что-то, но у меня не было возможности. Мама смотрела на Шая в течение одной из этих пяти секунд, а затем в прямом смысле побежала к своей машине в течение остальных четырех секунд.
Когда она захлопнула дверцу машины и завела ее, та завизжала, и мама умчалась прочь. Я посмотрела на профиль Шая и сжала губы, понимая, почему мама так сделала.
Шай повернулся ко мне. Я напряглась. Он поднял руку, схватил меня за затылок и притянул к себе.
– Увидимся дома, – тихо сказал он, прижавшись губами к моим волосам.
Я откинула голову назад, поймала его взгляд и кивнула.
Он отпустил меня, не оглядываясь подошел к своему мотоциклу, и я смотрела, как он заводит его, и продолжала смотреть на него. Мое сердце бешено колотилось, горло горело, мой мозг не работал, когда он с ревом уехал.
– Табби, – раздался позади меня рокочущий голос отца, и я резко повернулась к нему.
Я посмотрела на красивое лицо, которое обожала, в глаза, которые видела в зеркале каждый день, и, прежде чем он успел произнести еще хоть слово, произнесла.
– Я люблю тебя. Я не смогу жить без тебя. Но если ты заберешь единственную семью Шая, кроме его брата, – я вздохнула и закончила, – я никогда, никогда не прощу тебя.
На этом я повернулась и помчалась к своей машине, пытаясь бежать в ботинках из крокодиловой кожи (что, честно говоря, было нелегко). Потом я села в нее, и, не теряя времени, уехала из места, которое всегда было для меня домом.
Но если они заберут его у моего мужчины, он больше не будет моим домом.