— А при чем тут Лиэлл? — тупо переспросил Ардорини. Они дошли до флиппера, и он открыл перед Лори дверцу, но загораживал ей дорогу, забыв отойти в сторону.
— Мистер Ардорини, она впервые попала на Землю в возрасте совсем юном для соэллианки. Я ведь не зря сказала насчет брюнетов-блондинов. Даже если опустить наш буйный, по сравнению с соэллианским, темперамент, предположите, что она полюбила черноглазого брюнета. И вспомните светлоглазых блондинов — соэллиан. Ответ, по-моему, очевиден. — Девушка отстранила Ардорини и легко запрыгнула в аппарат. — Мы домой летим, или вы решили всю ночь простоять под звездами? — слегка ехидно спросила она сверху.
Фрэнк обошел флиппер, уселся рядом с Лори, закрыл двери, набрал код домашнего адреса Парриано. Все пять минут до ее дома они летели молча. Когда флиппер мягко опустился на площадку перед домом Лори, она выскочила наружу и подошла попрощаться с Ардорини. Он все так же задумчиво сидел на своем месте, и в ответ на ее «Спасибо за вечер и интересную беседу», неожиданно, даже для себя самого, спросил:
— Как вы думаете, Лори, а это не мог быть, скажем, кареглазый брюнет? — не дожидаясь ее ответа, закрыл двери флиппера и плавно стартовал.
Девушка ни шагу не сделала назад. Ее обдало волной воздуха от мягкого подъема аппарата. Она запрокинула голову, провожая взглядом чуть серебрящийся в темноте корпус. Да. Хорошо, что он не заставил ее отвечать. Хотя было бы вовсе необязательно признаваться, что они с Мэллар говорили и о Лиэлл тоже. Лучше пусть Ардорини думает, что они просто отвлеченно болтали. И потом, вдруг однажды случится чудо, и соэллианка сможет переключиться с серых глаз на карие.
Глава 2
Что случилось с двигателями, связью и вообще с пространством вокруг, они так и не смогли понять. Потому что после того, как неожиданно оборвалась связь с Землей, в наступившем хаосе никто ничего не смог сделать, и только Павел успел вдавить клавишу включения соэллианских генераторов защитного поля.
Приборы словно сошли с ума — все одновременно. Все, что могло мигнуть — мигнуло, все, что могло издать звук — пискнуло, загудело, зажужжало. Включился и моментально выключился голографический передатчик по кораблю — перед креслом Середы возник Лобанов, который пытался что-то переключить на панели перед собой, и тут же голограмма погасла.
А потом все заполнилось страшным серым туманом, который лез в глаза, уши и горло. Казалось, его можно собирать горстями, но это только казалось, потому что на самом деле его не было. Тело отказывалось слушаться, голос — повиноваться, даже крикнуть не получалось. Мысли и звуки растеклись в пространстве, замедлились и как будто вывернулись наизнанку. Сквозь клочья тумана перед глазами Сергей видел, как отец пытался дотянуться до кнопки вызова по кораблю, и как бессильно падала обратно на подлокотник его рука. Видел, читал по губам, как ругался Павел, который никак не мог оторваться от пульта и снять палец с клавиши.
Голову будто сдавило обручем из прочного и тяжелого металла, почему-то горячего и шершавого. Спустя мгновение такой же обруч появился в районе груди. Волна непереносимой тоски прокатилась по сознанию — казалось, вот сейчас все и оборвется, и дыхание, ставшее практически невозможным, и этот вязкий мыслеворот в голове, и сама жизнь тоже оборвется… Только мгновение этого обрыва все длилось и длилось, так же тягуче и отвратительно медленно, как и все ощущения.
Потом, когда Сергей испугался, что они навсегда застряли в этом замедляющем жизнь тумане, неожиданно все кончилось, и отец включил-таки громкую связь, но вот голос ему отказал. А Павел, как это ни прискорбно, как раз смог закончить очередную цветистую фразу, прежде чем сообразил, что звуки вернулись. Одновременно с последним словом он оторвался, наконец, от пульта, но не удержался на ногах, мягко осев на пол. В это время ожил персональный передатчик на ручном браслете отца, осведомившись хриплым голосом Лобанова:
— Что здесь, черт возьми, происходит?