Ему знаком этот вздернутый подбородок, ледяной, непоколебимый взгляд и та самая привычка выделять каждое слово, ядовито растягивая гласные, чеканя слоги. Леголас не ждет его возражений, попытки развязать спор, медленно перетекающих в ссору — говорит торопливо, сбивчиво, гневливо. Орофер узнает и это — сам ведь такой же. И потому молчит.
— …он мой друг. — На этой фразе мир Орофера скрепит и рушится, трещит по швам, разваливаясь карточным домиком надежд, сладкой лжи и иллюзорного покоя.
Во взоре внука — морской шторм черного пароксизма исступленности. Во взоре внука, такого незнакомого мыслями и сущностью, но больно родного лицом и манерами, что-то страшное, причудливо темное — так темнели, погасая в черных столпах пламени звезды в самую ненавистную его ночь, так сгорала его жизнь, так падали, умирая, небеса.
Орофер помнит, как он умирал: было спокойно, сонно, и монотонно страшно — от черного взгляда Трандуила, от горькой крови, в которой он захлебывался, и причудливо грязного неба. Орофер знает, за что умер, знает, из-за чего мог бы умереть и хотел бы в тот день, когда небосвод заплыл красными чернилами впервые для него.
Орофер, быть может, помнит слишком многое и до дурноты ясно осознает — раньше помнить было проще, ведь раньше они с Трандуилом разделяли эти воспоминания на двоих. Леголас кажется неуместным и чужим, но Ороферу спустя мгновение становится еще больнее — знает, теперь уж есть три тысячи лет памяти, в которых места нет ему самому. Пожалуй, он ненавидит помнить это.
— Он смертный, дитя, и скоро умрет, — Орофер слабо улыбается, словно не замечая, что говорит — слова вырываются сами собой, разрывая мутные купола полудремы, его вдруг охватившей. — Как будешь же ты доживать вечность?
Леголас испуганно моргает, и отчего-то будто становится куда младше своих лет. Он глядит с детской обидой и затаенным страхом, и Орофер понимает — тот и сам не знает ответа.
— Плевать, — Леголас ощетинивается, смотрит теперь загнанным зверьком, смотрит с глухой яростью, смотрит с тлеющей ненавистью. Леголас смотрит и из глаз его зло глядит Трандуил. — Он мне большая семья, чем Вы когда-либо сможете стать.
Слова змеятся ядом аконита, переливаются кровью обагренным золотом Дориата и черной стрелой пронзают хрупкий хрустальный замок надежд, столь опрометчиво возведенный.
Леголас уходит. Орофер стискивает кулаки, желая ненавидеть его, но отчего-то не выходит — сама мысль ненавидеть сына Трандуила кажется уродливым кощунством.
Комментарий к Разрушенные ожидания
Посвящается моему детству, мечтам и прошлому по имени Беа. Спокойной ночи, мое солнце, моя любовь, моя Трисси. Я не приму, не пойму, но буду помнить. Мне жаль, дорогая.
========== Большие надежды ==========
Орофер едва слышно и совсем не по-королевски вздыхает, глядя вслед стремительно удаляющемуся внуку. Внутри шипят, причудливо сплетаясь, растерянность с тихой, тлеющей яростью.
Леголас Трандуилион, значит. И кто он, Моргот возьми, такой? Орофер устал пытаться понять. Кричит гневный вопрос: как мог сын свое дитя таким воспитать? Ответ, переливчато-смешливый и беспокойный, точно воды морские, звучит тут же: Трандуилов сын только таким и мог стать, как иначе?
Орофер губы поджимает, величайшим усилием заставляя себя взгляд отвести; ехидно шуршит мысль-наблюдение, что сына ведь Трандуил любит — то по одному лишь взору внука читается без труда. Любит иль любил — последняя, самая важная загадка, ключ к которой в зыбких песках Моря иль меж корней плетения давно затерялся, от него навеки скрытый.
Гэлрэн, до сих пор лишь в молчании наблюдавший за развернувшимся действом со стороны, легко тронул его за руку, верно, призывая уйти. Орофер вздрогнул всем телом, резко к нему оборачиваясь и взор прямо в глаза тому вперяя — ища. Находит — понимает, жаркой пощечиной чужой проницательности оглушенный. Понимает, что ледяным водоворотом закружила, топя, ярость, обращаясь в горькое разочарование да промозглое, смурное нетерпение.
Трандуил. Всегда всему причиной был иль последствием, чудом, злой насмешкою судьбы, за собою это право сохранив и теперь — Орофер, во внука вглядываясь, свой ответ искал на давний, травящий душу вопрос, — как уж по счету?
Понять пытался, в мельчайших жестах распознать иль вовсе в тенях во взгляде прочесть, жив ли Трандуил, сумел ли, как справился с золотыми венца оковами, вернется ли, взойдет ли на корабль? Он искал — тщетно, во взоре Леголаса чужое, незнакомое, зыбкое; не понять, не найти вовек — слишком уж иной, неизвестный ни сердцу, ни душе.
Но Леголас ушел, оставив его в жадном, леденящем неведении самого важного насчет; так некогда ушел, ни разу не обернувшись, и взгляда прощального не бросив, Трандуил, в последнюю их ссору и его предпоследний день.
Жив ли сын иль внуку пришлось корону королевскую примерить? Нет, будто бы жив — Орофер отчаянно желает надеяться, что отблеска того страшного, что Леголасу по наследству вместе с венцом перешло бы, не отыскал уж точно.
Гэлрэн вновь дергает его за рукав, уже с большим нетерпением, и собирается что-то сказать в своей извечно недовольно-насмешливой манере — Орофер уверен — но не успевает, оборванный чужим, давно и удачно позабытым голосом:
— Милорд Орофер, — обращение, неуместно официальное и сколько тысяч лет как утратившее всякий смысл, звучит отчаянным звоном лопнувшей струны, вырывая Орофера из мыслей и заставляя резко обернуться. — А я все гадал, когда же вы встретитесь.
Перед ним, на крыльце собственного же дома — воистину, вот так неожиданность! — стоит, задумчиво хмурясь совсем не юный теперь глашатай Гил-Галада. Глашатай ли? Орофер мгновение размышляет, был ли тот глашатаем или еще кем из свиты, но скоро эти мысли отбрасывает: нолдо он и есть нолдо, неважно, в каком титуле.
Слова оруженосца до смешного раздражающе перекликаются с произнесенным рыцарем — Орофер зло фыркает, окидывая стоящего перед ним полуэльфа цепким взглядом, силясь выразить в нем все, что думает он о нолдор, морочащих голову глупым, излишне дружелюбным детям и том, какие из этих нолдор рыцари.
Гэлрэн, не таясь, ехидно хмыкает, бросая на хмурого товарища весьма говорящий взгляд — Орофер изо всех сил пытается делать вид, что этого не заметил, и с трудом удерживается от того, чтобы не закатить глаза. О, да будут прокляты морготовы нолдор, морготовы феаноринги с их неожиданными приступами гуманизма и любовью к детям, и морготов Гил-Галад, которого… Которого, пожалуй, в его жизни — и, впрочем, смерти тоже — до неприличия много.
— Да, встретились, — недовольно произносит Орофер, складывая руки на груди и размышляя, уместно ли будет броситься за внуком вдогонку, пытаясь не то извиниться — за что? — не то убедить в свой правоте раз и навсегда. — И, как видишь, вновь немного… расстались. Где я могу найти его?
Подобным тоном он когда-то ужасно давно приказы отдавал, с гордостью нося королевский венец; подобный же тон столь ненавидел Трандуил, пусть и являвшийся ярым приверженцем правил и порядка, но не желавший им подчиняться.
Выражение лица отпрыска Эарендиля приобретает чудесно оторопелый вид; Орофер же думает, что, быть может, ему бы пора вспомнить невольного собеседника имя, перестать машинально искать в нем сходства с Гил-Галадом — и находить, находить, Эру ради! — да признать, что со времен их последней встречи недо-эльфенок все же немного повзрослел — и, Моргот возьми, даже обзавелся не в меру дружелюбными детьми. Будь проклят и Трандуил, знакомство сына и нолдор допустивший! — и, быть может, чуть-чуть помудрел.