Леголас видел в нем короля — отец держался точь-в-точь также, также голову склонял набок и взгляды такие же, студеные, равнодушные и бесконечные в своем величии бросал — пытался видеть в нем того, о ком легенды пели и отец с неохотою бывало рассказывал, но видел… Видел кого-то лицом и манерами на отца похожего, но им не являющегося. Понять это не получалось; разум отчаянно кричал, что обман это, не должно так быть… Но разве не владыка Орофер его семья, разве не его кровь течет в жилах отца и его собственных?
Леголас видит воина — уставшего, в доспехи обреченности и покоя, за которым скрывается лишь смиренное, закованного; озлобленного мужа, чья жена погибла по вине извечно презираемого и до сих пор ярко ненавидимого народца, и, кажется, совсем немного — отца, чье дитя кануло в небытие, а величайшее творением, каким стал некогда — он уверен — Лес и их королевство, ему давно уж не принадлежит, безвозвратно потерянное.
Он видит и понять может, но не желает. Не желает из детской, глупой обиды: как может кто-то столь на отца похожий им не являться? Почему чужак этот с до боли знакомым ликом — здесь, а отец, родной, настоящий — за Морем, куда ни душе его ни взгляду дороги нет? Почему отца нет ни на одном из кораблей, почему не является, явится ли вовсе?..
Леголас рассеянно думает, что понять родича может. Понять больные взгляды, непозволительной надежды полные, резкие речи, пошитые старой ненавистью и, быть может, ему знакомую обиду — на то, что внук явился, а не сын. Он может понять, и, разумеется, может простить глупую ссору из ничего. Станет ли? А нужно ли? Ему другое нужно, другое ищет он и желает получить; другое необходимо и предку. Ему нужен его отец; Ороферу нужен его сын.
Они семья? Связанные кровью, обрывками слухов и тем, кто был между, и остался в умирающем мире. Отец говорил ему, что семья — это всегда чуть больше, чем просто кровные узы. Есть у них это «чуть больше»? Леголас не знает — он так и не успел понять.
Он поднимается на постели, стряхивая с себя жалкие обрывки сна. Мгновением спустя он свешивает ноги; ступни касаются холодного пола. Леголас гадает, как скоро отступит ночь, в рассвете сгорая оловянным солдатиком, — одним из тех, каких у него в детстве было до ужаса много, и от которых и пепла не осталось, с тех пор, как случилось ему впервые стать безликой частью похоронной процессии. Тихо тикают часы; хмурятся в окно блеклые, едва заметные звезды.
Деревянные половицы едва слышно поскрипывают под его шагами, привычно и до одури заученно — Валар, сколько же лет провел он здесь, как давно покинул родной дом, чтобы не вернуться уж больше никогда…
Тихо, украдкою он выскальзывает из своих комнат, воровато оглядываясь. Спускается, едва на бег не срываясь по лестнице, перепрыгивая в ужасающе детской манере, столь отца раздражавшей, через ступеньки. Мысли спутываются в неряшливый пестрый клубок, шелестят и душат, крича многоголосым хором: «Семья ли? Семья?..».
— С добрым утром, — едва слышный голос, в едином звуке переплетающийся с шумом ветра и плаче прибоя, будто бы отрезвляет, огревая пощечиной. Леголас замирает, оглядываясь, и слабо улыбается, взглядами сталкиваясь с леди Келебриан, пристально, но мягко на него глядящей. — Пусть, кажется, еще чересчур рано, чтобы называть этот час «утром».
— Миледи, — неловко усмехается он, силясь скрыть собственное смятение. Келебриан смотрит на него прямо — он едва ли многим выше ее — в упор, но меж тем и до странности мимо, словно сквозь него. Она стоит, кутаясь в легкую шаль и в руках сжимая глиняную кружку — с чаем, угадывает Леголас, принюхавшись и без труда уловив терпкий травяной запах.
Она отмахивается, лукаво и отчего-то печально улыбаясь:
— Не стоит, сколько раз уж повторять. Не чужие ведь, в конце концов; да и, к несчастью, время придворного этикета и раскланиваний давно уж в лету кануло.
Леголас вновь улыбается; оба предельно хорошо знают, что и в следующий раз, и в тысячу последующих, он назовет ее «миледи», а она ответит уже заученными фразами, чуть поморщившись.
Он думает, что, кажется, знает, откуда та печаль во взгляде — Арвен, что когда-то была лишь немногим его самого младше, на последний корабль уж точно не явится. Как, быть может, и отец его, обещание давший, но давно и безнадежно опутанный корнями и ветвями, самое сердце захватившими и место в нем занимавшими чуть большее, чем он, Леголас.
— Тоже не спится? — не спрашивает, будто точно знает, по глазам прочитав. «Уж она-то умеет», — напоминает Леголас себе. — «Все матери так умеют». Ответа она не получает, в том, впрочем, и не нуждаясь. — Рассвет скоро.
Он кусает губы, утопая в зыбком и рыхлом — воспоминания, порой, все же сильнее нас — говорил когда-то другой его дед, отец матери, обеих своих дочерей потерявший, и его отца недолюбливавший. Он, кажется, когда-то водил дружбу с владыкой Орофером…
— Мы дождемся? — спрашивает Леголас, невесть зачем, жадно в лицо эльдие вглядываясь.
Он мало знал Арвен; и еще меньше — Арагорна, ведь век людей краток до невозможности, но Келебриан — шепчет странная мысль — на дочь похожа не лицом, но чем-то иным, сокрытым и причудливым.
— Последний корабль — это всегда надежда, Зеленолист, — она усмехается.
Леголас молча склоняет голову, и, более ни слова не сказав, наконец уходит, тихо прикрывая дверь.
«Вы слышите меня?», — робко зовет на осанвэ, надеясь не получить ответа — так было бы проще. Он собирается сделать то, что сделать было бы правильно, но оттого едва ли становится легче.
«Мне жаль; я вспылил, сказал то, чего не стоило. Я не могу отказаться ни от слов своих, ни от выбора, ни от чувств — в этом я себя неправым не считаю, поймите и вы. Я же могу понять вас. И оба мы можем попытаться начать сначала»
Выскальзывает, рождаясь багряным огнем, из черных чернил Моря солнце. Рассвет гремит и шепчет, смеясь криком чаек и парусами кораблей.
Леголас замирает.
«Твой отец наверняка очень любит тебя, раз готов смириться с подобными знакомствами», — ехидно фыркают ему в ответ. Леголас облегченно вздыхает: в голосе родича звучит не обида — насмешливость и не более.
«Сильнее, чем он готов признать».
«Не сомневаюсь. Я жду тебя, а куда идти — знаешь».
Леголас устало смеется, качая головой. Он поднимает лицо навстречу солнцу и небу — так жжется и сияет настоящее.
Куда идти он знает — чувствует, будто бы самой душой, гадая, не пресловутые ли то кровные узы. На самом деле ответ прост: он чересчур похож на своего отца, а его отец — на собственного, чтобы не понять друг друга, не зная.
Песок, уже нагретый солнцем, обжигает ноги, но Леголас бежит — бежит навстречу прошлому, которое предстоит ему с мертвым разделить и прочь от грядущего, которое стоило бы для живого, родного сберечь. Но у них впереди вечность — до конца мира и, возможно, чуть дольше; вечность, которую, быть может, стоит попытаться расколоть — разделить. На три ли части?
Комментарий к Вопрос веры
Глава написана 11 августа в больном бреду, ибо единственный талант автора этой работы — заболевать в тридцатиградусную жару.
Работа была дописана в 20 числах того же месяца, и была отдана на редактацию.
Обновление от 26 августа: случилось неожиданно много всего, крепко пошатнув мое психологическое и физическое здоровье. Вероятно, в сети меня не будет очень, очень долго; работа будет обновляться и наконец завершится — главы на авто публикации. Нет, я не игнорирую вас, не отвечая на отзывы и сообщения в личке. У меня проблемы, много проблем, и фикбук в списке приоритетов на самой последней позиции. Благодарю за понимание.
========== Безусловная любовь ==========
Они сидят на песке. Вот так просто, совсем не по-королевски и, наверняка нарушив разом сотню правил этикета — Леголас не задумывается и не вспоминает, ведь он давно уж не принц. Сломанный в самый первый день десятки лет назад золотой венец принес облегчение, о котором он мечтал, но в кое верить не смел — отец не понял бы, не одобрил, и, пусть ни слова не сказал бы, разочарование в его взоре было бы излишне ярко.