Максим Есаулов
Попытка к бегству
Уголовному розыску посвящается
—Давно не видел Сашку из соседнего отдела.
—Он ушел в лучший мир.
—Умер?
—Нет. Уволился.
— Кто?
— Болт в пальто! Убери свет! Белые ночи на дворе!
Пронзительный желтый луч неприятно колет глаза. Полумрак подворотни расплывается одним слепящим пятном.
— Белые-то белые, а хрен его знает…
Лицо у сержанта одутловатое и недовольное. На лбу каплями выступает пот. Рубашка расстегнута почти наполовину.
— Восемьдесят седьмое. Дежурный оперуполномоченный. Где все?
— Дальше, во дворе.
Душно. Обещанный дождь так и не пошел. От остывающего асфальта пахнет помойкой. Темная фигура без лица. Огонек сигареты.
— Ледогоров! Здорово! Дежуришь?
— Привет. Нет. Просто люблю гулять здесь в полвторого ночи.
Так и есть. Засыпанный доверху мусорный бак извергает ароматы почти посреди двора. Слабо светится несколько окон первого этажа. Кто-то лениво бродит с фонариком в полумраке у противоположной стены.
— Пива хочешь? Холодное.
— Я в завязке.
— Минералки нет?
— Еще молока спроси…
Эхо шагов мечется в пространстве. Интересно, кто это был. Наверное кто-то из участковых.
— Саня! Ты, что ли?
— Да вроде я.
Вадик Дударев с «убойного» легко узнаваем по крупной фигуре и звонкому, почти мальчишескому голосу. «Интересно, каково ему с его комплекцией в такую духоту». Воздух неподвижный, плотный и вязкий как вата. Все тело липкое, словно вареньем облитое. Даже ноги в кроссовках хлюпают.
— Включайся. Ваше дело будет.
— У меня включатель сломался. Почему наше-то?
— «Хулиганку» возбуждают. Прокуратура уже уехала. Вон — Петрович оформляет.
Грузный, осклабившийся серебряной решеткой радиатора «мерседес» темной грудой застыл в дальнем углу двора. Маленький, полный следователь Павленко торопливо пишет протокол в свете одного из окон первого этажа. Несмотря на жару он в неизменной твидовой кепке, из-под которой водопадом струится по лицу густой блестящий пот. На ящике у стены дремлет дежурный эксперт Зудов. Двое постовых с интересом изучают содержимое огромного багажника. Пахнет кожей, бензином, дорогим ароматизатором и перегаром. Дышать трудно. В ноздри забивается едкий знакомый запах.
— Стреляли?
— Нет бомбили! — Дударев усмехается. Этого не видно, но это чувствуется. — Ты что, не в курсах?
— Откуда? Мне справки по факсу в кабинет не присылают.
— Я же не знаю! Тогда — слушай!
В полумраке хрустит срываемая с сигаретной пачки пленка.
— Курить будешь?
— У меня свои. Рассказывай.
— Момент!
Огонек зажигалки на секунду освещает небритое Дударевское лицо, также покрытое крупными каплями пота.
— Дай папиросочку! У тебя брюки в полосочку! — вскидывается с ящика эксперт. Он явно «навеселе».
— Мы не в затяг!
От духоты кружится голова и, возможно, темнеет в глазах, что крайне трудно определить ночью. Даже белой. — Ну!?
— Потерпевший — Галустян Рафаэль Михайлович, шестьдесят восьмого года выпуска, из Тбилиси. Обнаружен нарядом ОВО, прибывшим по заявке о выстрелах во дворе дома 44 по улице Некрасова. Он сейчас…
Павленко отрывается от своих бумаг и, распрямившись, стучит в окно первого этажа.
— Я заканчиваю. Понятые! Будьте готовы расписаться!
Небо потихоньку начинает светлеть. Густой воздух словно перетекает из «темной» бутылки в «светлую».
— …доставлен в «институт скорой» на Будапештскую, 3.
— Кто?
— Что — кто?
— Доставлен?
— Галустян! Ты меня слушаешь вообще?
— Даже конспектирую!
— Могу не рассказывать.
— Извини — от жары мозги плавятся.
От арки кто-то идет, помахивая сигаретой. Почти все окна наконец погасли. Кажется, что жара усиливается, несмотря на ночь.
— Короче, в нем несколько «дырок», но все — непроникающие.
— Из чего?
— Гильзы — «семь шестьдесят две»..
— Ни хрена себе!
— Ты бы его видел — сто сорок три кило!
— Понятно! Подкожный пуленепробиваемый жировой слой.
— Фактически, да.
— А еще говорят, что лишний вес вреден для здоровья.
— Не говори.
В темном, горячем воздухе противно зудят мухи. Эксперт раздобыл где-то сигарету и пытается прикурить ее от сломанной зажигалки. Павленко, привстав на деревянный ящик, сует протокол взъерошенной женщине в окне первого этажа. Хочется в душ и, раздевшись догола, упасть на прохладную простынь под лопастями шуршащего вентилятора.
— Кто чего видел?
— Тетка с третьего этажа овощи консервировала и выглянула в окно после первых пары выстрелов. Говорит, что на капоте «мерседеса» кто-то подпрыгивал и стрелял через крышу. По крайней мере, ей так показалось.
— Креститься надо, когда кажется. А этот, «хачик» раненый что говорит?
— Говорит, что подвез пассажиров в этот двор, а они не захотели платить.
— Хорошее такси — тысяч за пятьдесят «бакинских».
— И «бедный дядя таксист» с «брюликами» на пальцах.
По растрескавшемуся асфальту белой змейкой приближается луч фонарика.
— Мужики! Пошли быстро со мной. На участковом Вале Коровине белая майка, треники и шлепанцы на босу ногу.
— Ты откель такой красивый?
— Живу я здесь. Пошли, говорю.
Возле мусорного бака дышать совсем невыносимо. С шуршаньем обращается в бегство пара крыс. Гуденье мух становится сильнее. Хочется срочно закурить.
— Вот.
Револьвер. Большой, черный и блестящий, он лежит на земле среди арбузных корок и картофельной шелухи. Откинутый «барабан» отсвечивает латунными «пяточками» патронов. Дударев приседает и, морщась от вони, аккуратно поддевает ногтем один из них.
— Пустышка. Гильза.
— С двух стволов, что ли…
— Нет, — Коровин выключает фонарик и достает пачку «ЛМ». Его белая майка расплывается во мраке призрачным пятном. — У меня тут «бомжик прикормленный» в подвале живет. Он все видел с самого начала и до конца. Говорит, что после стрельбы «толстый» вывалился из машины и бросив что-то в помойку, принялся стучать в окна с криком: «Позвоны в „скорую"! Мылицыю нэ надо!».
— А как все началось, твой «разведчик» не видел?
— Видел, конечно. Они вместе приехали. Полчаса чего-то в «тачке» терли. Прямо у окна его подвала. Но он не понял ничего. Не по-русски говорили. Второй тоже «черный». Он на Басков побежал. За руку держался.
Светлеет. Почти можно разглядеть очертания лиц. А ведь еще только три.
— Сдается мне, это больше похоже на покушение на убийство, чем на «хулиганку».
Дударев качает головой и хитро улыбается.
— Типичная «хулиганка». Хотели бы убить — убили бы. А тут так — пугали. К тому же впланы прокуратуры не входит вешать «под полугодие» лишний «глухарь» по «сто пятой»[1], пусть даже через «тридцатую»[2]. Так что вам и карты в руки. Не обижайтесь.
— На обиженных воду возят. По мне что тыквы, что апельсины. Как руководство скажет.
— Логично, — Дударев потягивается. — Поеду. У меня еще «бытовуха» по 128-ому отделу. Только Павленко скажу про «ствол».
— Он будет счастлив от нового объекта для осмотра.
Коровин бросает «хабарик» на землю и аккуратно тушит его шлепанцем. Потом зажигает фонарик и зачем-то светит им в небо.
— У тебя дача есть?
— Нет. Шел бы ты досыпать. Я-то завтрасвое возьму.
— Иду. Если дождь не пойдет — «звиздец» клубнике.
Небо продолжает светлеть. Парит.
Утро не принесло свежести. На «сходке» Ледогоров пристроился напротив жужжащего на столе у шефа вентилятора. Начальник розыска 87-ого отдела Артур Вышегородский монотонно бубнил сводку происшествий за ночь. Большинство оперов дремало, полуприкрыв глаза. Кто-то тоскливо смотрел в окно на раскаляющийся солнечный диск. Жужжали вездесущие мухи. Золотистым облаком вилась в потоке воздуха пыль.
— Черт! — Вышегородский оторвался от «сводки». — Саша! Какого хрена по Некрасова 213-ую[3] возбудили? Это же чистое покушение на убийство!