В отделе было оживленно. Вечер пятницы всегда настраивал на приятный лад. В кабинете курил Юрка Громов, откомандированный в группу главка по раскрытию убийства банкира, расстрелянного два месяца назад у своего офиса на Миллионной.
— Здорово!
— Привет! Ты какими судьбами?
Ледогоров упал на свой стул и бросил в ящик стола папку с объяснением Галустяна.
— Соскучился! — Громов затянулся и выпустил дым кольцами. — Да и Виталя звал. Он сегодня в отпуск уходит. Отвальная.
— А-а, — Ледогоров кивнул и потянулся к телефону. — Как там в бригаде? Раскрываете?
Громов потянулся за пепельницей.
— Зря, кстати, подкалываешь. Этот новый отдел по «заказнякам» — очень даже ничего. Не удивлюсь, если и впрямь раскроют. Работают интересно, к тому же возможностей у них… Не то что у нас.
— Добрый вечер, — Ледогоров дозвонился. — Из Калуги, Восемьдесят седьмой отдел, два семьдва сорок три двенадцать. Машинку на принадлежность. Диктую: Алена, девять, восемь, ноль, Ульяна, Константин. По семьдесят восьмому региону. Жду. Ты уже себе там местечко прибил?
— Иди ты.
— Да я серьезно. Не век же тебе здесь гопников гонять.
— А тебе?
— Я — другое дело. Я — «заколдованный». К тому же достало уже все.
Громов выбросил хабарик в распахнутую форточку. Огонек сверкнул на фоне ярко-синего неба.
— Я пытаюсь, — задумчиво протянул он. — Но я же говорю — отдел серьезный. Походами за водкой место не заработаешь. Если не получится — уйду к чертовой матери!
— Да, пишу, — Ледогоров прижал трубку плотней. — Так, Навалочная Ольга Петровна, шестьдесят первого, проспект Кима, два, квартира одиннадцать. А какого цвета? Светло-синяя? Спасибо. А по административной практике есть что? Задерживался только один человек? Пишу. Любашев Василий Николаевич, шестьдесят седьмого. А где прописан? Понял. Позвоню в ЦАБ. Спасибо.
Он повесил трубку и вздохнул. Светло-синяя машина не входила в его планы. Хотя ребята могли и перепутать. Ночь, хоть и белая, есть ночь. Он стопарнул себя. Самое опасное — подтаскивать факты к собственным версиям.
Громов поднялся.
— Пойду, пока у вас сходка, сигарет куплю — кончаются.
Ледогоров встрепенулся.
— Извини. Тут просто дело одно… Куда это ты собрался? К какой матери?
Юрка улыбнулся.
— К чертовой, Саня. К чертовой… Я, Саня, говорю, что если не удастся перевестись в «заказной» — уволюсь. Достало все. Семь лет в этом отделе. Блевать уже от одних стен хочется. Подвалы, бомжи, крадуны, гопники, подучетники. Местные недоноски уже выросли и ушли в бандиты, а я все сижу в одном кабинете, за тем же столом. Во где все. Сколько народу ушло в главк, РУБОП, УБНОН, в ОУР РУВД хотя бы. Я не хуже многих из них. Либо переведусь, либо на хер. То есть в народное хозяйство. Никакого желания работать уже не осталось. Увидимся у Витали в кабинете.
Дверь за Громовым захлопнулась. Ледогоров сидел и молчал. Он прожил с Громовым в одном кабинете три года, из которых уже почти год не пьет, а значит способен что-то замечать. За все это время даже на секунду не показалось, что слегка пофигистичный, слегка излишне потребляющий, но всегда готовый помочь и умеющий работать Юрка мучается внутри какими-либо серьезными проблемами. Может, так он и Жарова проморгал? Хотя тот уже в главке работал. Но так и его самого пропустили, проморгали после смерти отца. Внутри шевельнулся больной нерв. Кабинет начал заполнять густой запах коньяка. Ледогоров помотал головой. Так всегда: бегаешь, крутишься, работаешь — все нормально. Только пауза — и все снова. Он опять потянулся к телефону.
— Любашев, пожалуйста. Алло, девушка, здравствуйте. Из Калуги, восемьдесят седьмое, два семь два сорок три двенадцать. Любашев Василий Николаевич, шестьдесят седьмого. Места рождения нет. Жду.
За окном медный блин солнца протискивался в щель между домами и колол сверкающими иглами прямо в глаза. Вечер не нес свежести. Никаких намеков на обещанные с утра гидрометцентром грозы.
— Что? Рылеева, тридцать шесть, квартира одиннадцать? Здорово. Спасибо. Что? А, родился пятого января в Ленинграде. Спасибо.
Он заставил себя успокоиться. Адрес водителя «копейки» находился в границах квадрата, где, как он вчера посчитал, возможно, растворилась машина со стрелком. Правда, она была зеленая.
Заглянул Югов.
— Ты на «сходняк» не хочешь зайти? Все сидят уже давно.
Вышегородскии встретил его не самым приветливым взглядом.
— Извините.
— Ничего. Спасибо, что зашел.
Вечерняя «сходка» в пятницу — безумно тягостное и тоскливое мероприятие. Особенно, если руководителю некуда спешить, или у него плохое настроение. Единственное, что греет — это предвкушение выходных, но его можно «подмочить», подержав людей в душном кабинете минут сорок. Видимо, сегодня в Артуре сочетались обе гибельные предпосылки. Он, не торопясь, подробно расспрашивал всех о выполненных планах, придираясь к мелочам.
— Саша, съездил в больничку?
— Да.
— Опросил?
— Да.
Ледогоров прекрасно видел негативный настрой шефа и не собирался облегчать ему жизнь.
— Ну и как?
— Врет. Прогнал фишку со случайными пассажирами.
— А ты что?
— Записал все подробно и старательно.
Знакомый тополь тревожно мельтешил, заглядывая в окно. Ледогоров знал, что докладывать начальству правду нельзя — полетят руководящие указания, гениальные идеи, доклады наверх.
— Дальше что будешь делать?
— Искать.
— Кого?
— Преступника.
— Как?
— С использованием всех форм и методов оперативно-розыскной деятельности.
Вышегородскии посмотрел на него.
— Чего ты ерничаешь?
Ледогоров с трудом удержался, чтобы не ответить вопросом «А ты?». Завязав с выпивкой, он старался сдерживаться, особенно в присутствии кого-то еще.
— Почему? Разве это не правильный ответ?
— У тебя сколько материалов?
— Ни одного. Вы поручили мне день и ночь раскрывать эту хулиганку.
— Коршунов! Сколько ты не добил материалов, отпускник?
Виталя потупился.
— Три, но я в понедельник выйду и…
— Отдашь Ледогорову, а то он с жиру бесится.
— Да я…
— Я сказал — отдашь! Понял?
— Понял.
Ледогоров скрипнул зубами.
— Спасибо шеф за заботу о моей фигуре.
— Не за что. Свободны все. И чтобы в кабинетах через пять минут никого не было.
Все вышли. В открывшуюся дверь хлынул воздух из коридора. Такой же плотный и влажный как в кабинете. За окном медное солнце отчаянно цеплялось за дома и деревья последними лучиками.
— Кончаются белые ночи.
Ледогоров подошел к Артуру. Тот смотрел в сторону, сидя за столом.
— Что? Не дают тебе Хохмачева турнуть?
— Причем здесь это?
— Притом, что не надо на мне за это отыгрываться.
Вышегородский продолжал глядеть в стену.
— Ты действительно не загружен. От трех материалов не развалишься. Посмотри на остальных.
Ледогоров хмыкнул.
— Я и от десяти не развалюсь.
— Учту.
— Сделай милость.
Артур повернул голову и посмотрел на него.
— Саша, почему вы меня так не любите? Ты, Полянский, Челышев?
Ледогоров пожал плечами.
— Что ты, девчонка, что ли?
Артур скривился и махнул рукой.
— Оставь. Ты понимаешь о чем я говорю.
Ледогоров наклонился к нему.
— Я-то понимаю, а ты вряд ли поймешь.
— Постараюсь.
— Просто мы менты. А ты милиционер.
Вышегородский молчал. Словно ждал продолжения.
— Я же сказал — не поймешь!
В коридоре висел полумрак. Из-за дверей Коршуновского кабинета доносились обрывки оживленного разговора и бульканье жидкости. Ледогоров тихо поцарапал ногтями дверь.
— Про меня не забыли?
— Ты же не пьешь?
— Зато ем!
Он сделал огромный бутерброд из булки, сыра, кильки в томатном соусе и ломтика помидора, после чего налил себе «Колы». К счастью, коньяка не было. Стаканы с «Охтой» в руках у ребят не вызывали никаких эмоций.