— Ну пусть плохо. Согласна, — прижалась она ко мне плечом.
Я тотчас остановился.
— Что-то ты больно добренькая стала, — процедил я. — Не успела выйти из загса, уже подлизываешься.
— Я подлизываюсь?!
— Вот именно! Сразу «согласна». Голосок елейный. Учти, я не люблю марионеток.
— Это я-то марионетка? — поразилась она.
— Еще нет, но не вздумай мне поддакивать. Мать отцу в юности поддакивала — и наподдакивалась.
— А ты не вздумай стать подкаблучником. Ненавижу!
— Не дождешься, — пообещал я.
Мы пошли молча и молчали странно долго, как никогда не бывало: минуты три или четыре. Длиннейшая получилась пауза, как в театре, когда кто-то забыл слова роли; но мы-то не играли и не чужой текст вспоминали, мы, оказывается, могли обойтись вообще без слов, одними мыслями, как телепаты.
Вдруг я остановился и громко сказал:
— Сегодня пойдешь ночевать ко мне домой… приказываю! Татьяна изменилась в лице.
— Ты что, Костя? Нет, я не смогу…
— Пойдешь, как миленькая! Я все матери расскажу. Да она и так чувствует, чувствует! Только признаться себе боится.
— Лучше подождем. Через месяц. Вытерпим как-нибудь.
— Нет, Танька, не хочу я терпеть и врать. Надоело!
— Мне жалко ее, знаешь… Она ведь тебя теряет. Она меня ненавидеть должна.
— Пусть только попробует! И ты только попробуй! Я вам тогда такую жизнь устрою — не возрадуетесь.
— Костя, я тебя боюсь, — сказала она отшагнув.
— Сам себя иногда боюсь, — пробормотал я. Вдруг накатила усталость и нога сильно заболела. — Пошли назад.
— Куда?
— В гостиницу. Отца утешать. Он существо беззащитное.
— Ты что, и сегодня поссорился с ним?
— Кто сказал?
— Я так подумала…
— Ну и зря. — Мы вышли из переулка на солнечную, многолюдную улицу. — У нас с отцом все в порядке. Все в норме, блин-компот. Уу, липовая нога, шагай! — злобно прикрикнул я.
— Болит?
— Болит, сволочь.
— Перестань ругаться!
— Не перестану.
— Давай сядем в такси, раз ты такой хромой. У меня есть деньги.
— Не сядем. Деньги беречь надо. Скоро пеленки надо будет покупать, распашонки, подгузники всякие… — бормотал я, шагая и гримасничая.
Татьяна не рассмеялась, наоборот, тревожно взглянула на меня и замолчала, опять надолго замолчала. Я тоже умолк и не мешал ей думать, лишь искоса бросал на нее взгляд, и всякий раз меня как огнем обжигало: неужели это моя без пяти минут жена идет рядом со мной?
Около перекрестка кто-то окликнул меня: «Константин!» Мы разом обернулись. По ту сторону дороги стояли красные «Жигули», а из них, приоткрыв дверку, махал рукой Вадим Павлович Любомиров.
— Кто это? — удивленно спросила Татьяна.
— Хахаль, — коротко ответил я.
Мы перешли дорогу. Я сразу заглянул в салон машины: не прячется ли там мать.
У Любомирова был серый, невзрачный вид, как у какого-нибудь изделия местной швейной фабрики. Ему бы работать секретным агентом с такой бесцветной внешностью: взгляд по нему скользит и не останавливается, разве только смотреть в упор.
— Куда идете? — спросил он, хмурясь и приглядываясь к Татьяне через очки. — Могу подвезти.
— Да нам недалеко, — миролюбиво ответил я.
— Все равно. Хромаешь ведь. Садитесь! — пригласил он, и я понял, что ему еще ничего не известно о моем ночном исчезновении.
— Садимся, — сказал я Татьяне. — До гостиницы «Центральная», шеф, — дал я направление Любомирову, когда мы забрались на заднее сиденье.
Он молча кивнул и бросил беглый взгляд в зеркальце: как, мол, мы там, прилично ли себя ведем? Само собой, я тут же обнял Татьяну за плечи, развалился вальяжно — пусть смотрит, пусть мотает на ус!
— Знаете, что отец приехал? — спросил я, едва мы тронулись с места.
Машину дернуло. Любомиров обернулся.
— Какой отец? — быстро спросил он.
— Ну какой! Мой, разумеется. Леонид Михайлович Ивакин. Ваш дружок закадычный. Явился — не запылился.
Опять машину дернуло, и опять он быстро обернулся.
— Когда? Зачем? — И голос у него был какой-то испуганный.
— Вчера прибыл. А зачем — ясно. На дочь поглядеть, на меня. Наверно, сильно соскучился, — охотно объяснил я. — В гостях у нас был. С матерью беседовал о смысле жизни. Она рада страшно, сама не своя.
— Вот как! Не знал, — сказал он и замолчал, застыл за рулем.
Мы свернули на улицу Зеленую, действительно зеленую, всю в тени тополей.
— А вы чего не радуетесь? — спросил я, немного погодя. — Вы же пуд соли вместе съели. Однокурсники как-никак. Я бы на вашем месте здорово обрадовался.
— Так ты к нему едешь?