Елена Хотулева Попытка – не пытка
Я прислонилась к парапету смотровой площадки и с досадой посмотрела на высотку МГУ. Где-то там, в том мире, куда еще совсем недавно я легко заскакивала с помощью машины времени, это здание он посвятил мне. Это и еще семь… Точнее, шесть, потому что в моей реальности восьмой дом в Зарядье так и не был построен.
Низкие облака шарахались от шпиля и убегали в сторону области. Под ногами раздавалось кряхтение воробьев. Вчера я могла изменить ход мировой истории. Сегодня я размышляю, как жить дальше.
Я до одури сжала в руке острый ключ от автомобиля и камнем ухнула в воспоминания…
* * *В тот день, а было это несколько месяцев назад, я зашла перекинуться парой словечек с Натанычем.
– Привет, как скрипишь?
– Как телега, везущая на погост девственницу! – Мой престарелый и вечно диссидентствующий друг был в хмуром настроении.
Усевшись на хроменькую табуретку, я стала чесать языком:
– Знаешь, работодатели исчерпали до дна свою совесть и теперь бродят по столице как есть, бессовестные и злые. За переводы они платят копейки, да и то только после того, как станцуешь перед ними непристойный ритуальный танец. Нет, я не говорю, что все плохо! Когда работа имеет место быть, то жизнь становится просто как нуга в шоколаде – вроде сладко, а зубы сводит. Просто хочется немного, ну граммов примерно сто пятьдесят, спокойствия и мира в душе…
Он прервал меня, грохнув на стол щербатую чашку с утопленным в ней пакетиком чабрецового чая:
– Пей. И молчи. Потому что когда начинают говорить такие, как ты, сводит судорогой даже зубные протезы.
– Скажешь, что я не права?
– Ох, ты знаешь, мне таки за жизнь уже пришлось сказать столько, что кажется, мой говорильный аппарат издох еще в прошлом тысячелетии.
Это он загнул. Уж мне-то было известно, что ругать всех и вся он мог днями напролет. Этой трепалогией он заразился еще в молодости, когда корчился в подобии рок-н-ролла и носил неприлично узкие брюки. Заразился и не нашел панацеи.
Наверное, именно поэтому я с ним дружила. Стоило рассказать ему о хоть сколько-нибудь важной для меня вещи, как он сразу же выворачивал все наизнанку и начинал меня смешить. Теперь я думала о его скрюченных в пароксизме отчаяния протезах и хохотала.
– А что такого веселого я сказал? Ты приходишь к старому больному человеку, начинаешь закатывать свои прекрасные глаза, костеришь всех хоть как-то преуспевших и хочешь, чтобы я соглашался с тобой, как пионер на Красной площади? Кстати, о Красной площади! Не нравится мир за окном – сходи на ретродискотеку.
Я поперхнулась чаем. Этого только не хватало. Со школы не выношу дискотек.
– Натаныч, дорогой! Ты меня не понимаешь. Мир мне нравится. Просто мне противны эти взаимоотношения, когда работать надо не головой, а когтями и зубами. Да и вообще! – Я стала размахивать руками, как голландская ветряная мельница. – Где равенство, где братство, где свобода? Хочу жить при коммунизме, когда каждому – по потребностям, а от каждого – по способностям.
Он уставился на меня печальным барбосом:
– Ты, когда в квартиру заходила, об косяк случаем не ударилась?
– Нет, знаешь, не ударилась. И справедливости ради хочу задать тебе вопрос: ты что, доволен жизнью?
Смахнув на пол крошки от печенья, Натаныч тяжело вздохнул и стал нудно, как ослик из старого мультика, рассказывать о своем бытии:
– Ну, в общем я не жалуюсь… Сдаю квартирку моей покойной кузины, старой девы, получаю льготы как ребенок репрессированных родителей, сижу за новеньким компьютером и ради удовольствия разрабатываю всякое разное уникальное и непременно достойное Нобелевки…
– И что же таки ты разработал? – ехидно спросила я, подражая его интонации.
Он, как водится, решил уйти от ответа и затянул волынку:
– Было время, я подрабатывал патентами… Придумывал неперегорающие лампочки со встроенными диодами. Проектировал компактные гидростанции, которые без плотин могли электрифицировать целые колхозы. Однажды запатентовал двигатель, работающий на подсолнечном масле…
Я решила вернуть его к тематике более актуальных исследований:
– Это все ерунда. Ты лучше скажи, можешь ли ты переделать этот мир.
К моему удивлению, вместо словесной дребедени Натаныч произнес пафосную речь:
– Да, милое и не созревшее мозгами создание! Я придумал нечто такое, что при определенных обстоятельствах произведет такой нейтронный взрыв в мозгу политиков, что они разрыдаются, бросятся мне на шею и начнут вращать нашу миленькую планетку в сторону процветания.
Он с любопытством посмотрел на меня, видимо надеясь на шквал восторженных вскриков, и тихо добавил: