Против этого места не стояло никакой пометки, но письмо было сильно надорвано, точно в порыве неудержимой досады.
«Поверь мне, — уверяло оно далее, — что не мужчины держат нас в руках, а мы их. Я теперь убедилась в этом положительно. Мы только не знаем своей силы или не умеем направить ее в надлежащую сторону. Для примера опять сошлюсь на тебя же. Как высокообразованная девушка, увы…»
— Да где же это он, наконец? — послышался за беседкой недоуменный голос Терентьева.
Недочитанное письмо выпало из рук Матова. Он быстро поднял его, положил в книгу, сунул ее на стол и, прислушавшись к шагам за беседкой, осторожно вышел оттуда в сад. Управляющий, не оглядываясь, шел впереди рядом с Зауэром.
— Вот вы где! — сказал Лев Николаевич, обогнав их боковой тропинкой и выходя недалеко от того места, где они шли теперь. — А я совсем заплутал в этой чаще: голос слышу, а выхода не найду. Ну, что? Как больная?
Зауэр передал ему результат своих наблюдений.
— Вы уверены, значит, что она сознает случившееся?
— О, да! — протянул немец.
— Август Карлович находит, — вмешался Терентьев, — что он может теперь принять на себя ответственность за исход болезни…
— Да, да! — торопливо подтвердил тот.
— Говоря проще, я здесь больше не нужен, — отрезал Матов. — Во всяком случае, считаю долгом, господа, прежде чем удалиться, изложить вам те приемы лечения, каких держался бы я в данном случае…
И Лев Николаевич подробно разъяснил, как стал бы он поступать.
— Я тоже такой метод предполагал, — вставил Зауэр. «Ну, это-то ты, положим, врешь», — подумал Матов и громко сказал, обращаясь к Терентьеву:
— Извините: мне нынче опять пришлось быть навязчивым; но… дело такого рода…
— Помилуйте, доктор! — живо перебил его управляющий и протянул ему руку. — Я вам, напротив, очень обязан; но вы не спали всю ночь, и вам пора отдохнуть. Кстати, отчего вы не осмотрите ваш локоть? Вон на рубашке видна кровь.
— Пустяки! — чуть-чуть улыбнулся Лев Николаевич и простился.
Вернувшись домой, он действительно заснул как убитый.
Глава IX
Вскоре после полудня доктор, однако ж, проснулся, разбуженный несносным надоеданием комаров, целым роем откуда-то налетевших в комнату, благодаря, должно быть, снова нахмурившейся погоде. События этого утра с поразительной ясностью, до мельчайших оттенков, запечатлелись в памяти Матова, и он, прежде всего, попытался дать себе самый точный ответ в них, обсудив подробно каждую мелочь. Немного, впрочем, оказалось утешительного в соображениях Льва Николаевича: в конце концов он пришел даже к тому убеждению, что ни на шаг не подвинулся вперед в своем кропотливом анализе характера Белозеровой и ее отношений к Терентьеву; напротив, теперь этот характер как будто усложнился еще больше, и эти отношения казались еще запутаннее. Одно только было ясно: что доктору незачем оставаться здесь дольше.
«Уехать, когда она в таком положении?» — подумал он и отрицательно покачал головой.
Льву Николаевичу, очевидно, хотелось хоть чем-нибудь извинить в собственных глазах еще настойчивее возникавшее в нем при мысли об отъезде желание продолжать ту неестественную и, по правде сказать, довольно жалкую роль, какую играл он до сих пор в Завидове. С другой стороны, Матов был совершенно прав, не решаясь уехать немедленно: продолжительный обморок Евгении Александровны и лихорадочное состояние, обнаруженное больной, когда ее привели в чувство, заставляли опасаться, что она недешево разделается со своим ушибом; к тому же доктор считал себя хотя и косвенной, но все-таки причиной этого несчастного случая.
«Да! мое место здесь пока», — решил он еще раз. А между тем из головы его не выходили ни бесцеремонное терентьевское «ты», вполголоса обращенное к Белозеровой при ее уходе с площадки, ни тот обаятельный, горячо симпатичный тон голоса молодой девушки, с каким она обратилась к доктору во имя их примирения.
— Што больно разоспался? — прервала нить его размышлений хозяйская дочь, на этот раз как-то робко заглянувшая к нему в комнату и, по-видимому, не ожидавшая, что он уже проснулся. — Чай станешь кушать?
— Мне ужасно есть хочется, а потом бы я и чайку выпил, — отозвался Матов.
— Вольно же те голодать! — заметила она теперь уже своим обычным насмешливым тоном. — И без того, кажись, тоненький как струнка.
— Авось у вас в Завидове поправлюсь, Авдотья Никитьевна, — невольно улыбнулся Лев Николаевич.
— Не так еще иссохнешь, коли повадишься за мост бегать…
— Что вы говорите? — встрепенулся доктор. Он даже присел на постели при этом.