- Мы едем в Лос-Анджелес, - объявил Майк.
Руфь и я кивнули.
- Едем работать.
Мы опять кивнули.
- Едем работать в Лос-Анджелес. А кто там будет вести нашу корреспонденцию?
Ужасно. Кто будет вести пашу корреспонденцию и пить шампанское? Печальная история!
- Нам придется нанять кого-нибудь вести нашу корреспонденцию. А вдруг это будет не блондинка? В Голливуде блондинок нет. То есть настоящих. А потому...
Я уловил его блестящую мысль и закончил за него:
- А потому мы привезем в Лос-Анджелес хорошенькую блондинку, чтобы она вела нашу корреспонденцию.
Ах, какая это была мысль! Бутылкой раньше она бы скоро потускнела, но теперь Руфь засияла, а мы с Майком ухмылялись до ушей.
- Но я не могу! Я не могу уехать через два дня...
Майк был великолепен.
- Почему через два дня? Мы передумали. Едем сию же минуту.
Руфь была ошеломлена.
- Сейчас? Прямо сразу?
- Сию же минуту. Прямо сразу, - неумолимо заявил я.
- Но...
- Никаких "но"! Сию же минуту, прямо сразу.
- Мне нужно взять платья...
- Купите на месте. Таких, как в Лос-Анджелесе, нет нигде. А теперь звоните в аэропорт. Три билета.
Она позвонила.
- Папочке позвоните из аэропорта.
В Лос-Анджелесе мы отправились в отель, трезвые, как стеклышко, и сильно пристыженные. На следующий день Руфь пошла покупать гардероб для себя и для нас. Мы сообщили ей свои размеры и дали достаточно денег, чтобы ей легче было переносить похмелье. А мы с Майком взялись за телефон. Потом позавтракали и сидели, сложа руки, пока портье не позвонил, что нас желает видеть мистер Ли Джонсон.
Ли Джонсон оказался энергичным человеком высокого роста, не слишком красивым, привыкшим говорить кратко и деловито. Мы сообщили ему, что предполагаем сделать фильм. У него загорелись глаза. Как раз по его части.
- Дело обстоит не совсем так, как вы думаете, - сказал я. - У нас уже готово процентов восемьдесят.
Он поинтересовался, зачем мы в таком случае обратились к нему.
- У нас отснято свыше двух тысяч метров пленки "Труколор". Не трудитесь спрашивать, где и когда мы ее получили. Но лента не озвучена. Нам нужно ее озвучить и кое-где ввести диалог.
Он кивнул.
- Это нетрудны. В каком состоянии лента?
- В безупречном. В настоящее время она находится в сейфе отеля. Нам нужно доснять некоторые эпизоды, для чего потребуются дублеры. Причем они должны будут удовлетвориться оплатой наличными - упоминать о них в титрах мы не будем.
Джонсон поднял брови.
- Это ваше дело. Но если материал чего-нибудь стоит, мои ребята потребуют, чтобы они в титрах были упомянуты. И мне кажется, у них есть на это право.
Я согласился с ним и добавил, что платить мы будем хорошо, но с одним условием: они должны держать язык за зубами до того, как фильм будет готов. А может быть, и после этого.
- Прежде чем мы будем договариваться об условиях, я хотел бы посмотреть ваш материал, - сказал Джонсон, вставая и беря шляпу. - Я не знаю, сможем ли мы...
Я догадывался, о чем он думает. Кинолюбители. Собственное творчество. Не порнография ли?
Мы набрали коробки из сейфа и поехали в лабораторию Джонсона на бульвар Сансет. Верх его машины был опущен, и Майк вслух выразил горячую надежду, что у Руфи хватит соображения купить спортивные рубашки полегче.
- Жена? - равнодушно осведомился Джонсон.
- Секретарша, - ответил Майк не менее равнодушно. - Мы прилетели вчера вечером, и они пошла купить нам что-нибудь летнее.
Мы явно выросли в глазах Джонсона.
Швейцар забрал у нас коробки, а Джонсон провел нас через боковую дверь и отдал распоряжение человеку, имени которого мы не разобрали. Он оказался киномехаником. Взяв у швейцара коробки, он скрылся с ними в глубине просмотрового зала. Несколько минут мы молча сидели в удобных креслах, петом Джонсон взглянул на нас, мы кивнули, он нажал на кнопку, вделанную в ручку его кресла, - и свет в зале погас. Просмотр начался.
Он длился час пятьдесят минут. Мы оба следили за Джонсоном, как кошка - за мышиной норой. Наконец мелькнули заключительные кадры, Джонсон нажал на кнопку, вспыхнули люстры, и он повернулся и нам.
- Откуда у вас эта лента?
Я закинул крючок.
- Она снималась не тут. А где - неважно.
Джонсон проглотил крючок вместе с приманкой и поплавком.
- В Европе! Гмм... Германия. Нет... Франция. Может быть, Россия Эйнштейн... или Эйзенштейн, как там его фамилия?
Я покачал головой.
- Не угадали. Могу сказать одно: все те, кто снимался в этом фильме и принимал участие в работе над ним, либо в курсе, либо умерли. Но у этих последних могут отыскаться наследники... Ну, вы понимаете, что я имею в виду.
О да, Джонсон прекрасно понял, что я имел в виду.
- Конечно, так надежнее. Лучше не рисковать. - Он задумался, а потом сказал киномеханику: - Позовите Бернстайна. И еще Кеслера и Мэрса.
Киномеханик вышел, и через несколько минут в зал с Бернстайном, звукооператором, вошли Кеслер, широкоплечий крепыш, и Мэре, нервный молодой человек, куривший без передышки. Джонсон познакомил нас с ними, а потом спросил, согласимся ли мы еще раз просмотреть наш фильм.
- С удовольствием. Нам он нравится больше, чем вам.
Тут я был неточен. Едва зажегся свет, как ошеломленные Кеслер, Мэре и Бернстайн набросились на нас с расспросами. Мы отвечали им в том же духе, как и Джонсону, но нам было приятно, что фильм произвел на них впечатление, и мы так и сказали.
Кеслер чертыхнулся.
- Хотел бы я знать, кто оператор. Черт побери, таких съемок я не видел со времен "Бен-Гура", только это еще лучше.
- На это я могу вам ответить. Снимали ребята, с которыми вы сейчас беседуете. Спасибо на добром слове.
Они все четверо недоверчиво уставились на нас.
- Верно, - сказал Майк.
- Ого! - пробормотал Мэре, и все они посмотрели на нас с уважением. Было очень приятно.
Наконец Джонсон нарушил затянувшееся молчание.
- Ну, а что дальше?
И мы перешли к делу. Майк, как обычно, сидел прищурившись и молчал, предоставляя мне самому вести переговоры.