Борис Суслович
ПОПЫТКА РОДОСЛОВНОЙ
(Отрывки)
Памяти родителей
От автора. На оборотной стороне брачного свидетельства, выданного моим родителям 8 декабря 1946 года, два исправления: «отчество жениха — Израилевич, отчество невесты — Абрамовна». С именами проблем не возникло: Залман, сын Исроела и Леи, уже был Зиновием, а Голда, дочь Аврума и Брайны — Галиной.
Племянник (1903)
— Не отдам! Ни за что не отдам! — Фейга впервые в жизни кричала на мужа. — У него ещё одиннадцать детей. Пусть едет с ними, куда хочет.
— Да что с тобой? Успокойся. — Мойше-Лейб раскраснелся и был совсем не похож на солидного школьного учителя. — Твой брат разрешил Авруму учиться у меня. Но он не собирался дарить нам сына.
— А почему я не смогла родить? Хоть одного? Ты учёный человек, Мойше-Лейб. Скажи, в чём я виновата?
— Я тебя никогда не винил. Что ты надумала? Ицхок уезжает в Америку. Аврум должен быть со всеми.
— Мальчик останется.
— Ладно, Фейга, поговорим вечером.
Мойше-Лейб пошел в хедер. У входа его встретил Аврумчик — рослый, ладный. Поздоровавшись с другими учениками, он ещё раз посмотрел на племянника. Ну, как с ним расстаться? Как?
Махновцы (1919)
В дверь постучали. Громко и настойчиво. Братья переглянулись: придётся ответить. Исаак подошёл к двери:
— Вер из дорт?[1]
— Видчыняй! Негайно![2]
— Кто вы?
— Повторюю останний раз: видчыняй! Бо зломаемо двэри![3]
Пришлось снять задвижку. Вошли двое: высокий и низенький. За спинами у них были винтовки. Говорил высокий: он был старше.
— Батькы дома? Хтось дорослый?[4]
— Нихт. Нет.
— Тобто нэмае. Як тэбэ зовуть?
— Ицхок-Лейбуш.
— Якый з тэбэ Ицхок-Лейбуш? Скилькы тоби рокив?
— Одиннадцать.
— Ты Ицка. Зрозумив? Колы батькы повэрнуться?
— Не знаю.
— Ясненько. Дывы, Мыколо, що можна взяты: одяг чы щось инше.[5]
— Бачу, Петре. Ничого цикавого. Злыдни, хоч и жыды.[6]
Низенький Мыкола зашёл в другую комнату и вскоре вернулся.
— Ось, добрячий кожух. Як раз на мэнэ.[7]
Исаак неожиданно для самого себя произнёс:
— Дядьку, виддай кожух. Гиб мир уп. Тате титун, ас из калт. Битэ! Будь ласка![8]
— Що? Ах ты, жыденя! Ты мэни будэш вказуваты? — Мыкола схватил Исаака за загривок и потряс.
— Будь ласка — чуть слышным голосом повторил мальчик.
— Я тоби дам «ласку» — Мыкола влепил Исааку чувствительную затрещину. — Ще хочешь? Чы досыть?
— Стий, Мыкола. У батька тилькы ций кожух? — вмешался Пётр.
— Тилькы ций. Бэнэ мунэс.[9]
— А ты смилывый хлопчик, Ицка. Залыш кожух, Мыкола. Пишлы.[10]
Коротыш швырнул кожух на пол и пошёл к выходу. Уже в дверях он погрозил «хлопчику» кулаком. Задвижка была водворена на место. Братья смотрели на Исаака с обожанием. Давидка, самый маленький, тихо сказал: «Дайн нумен из нит Ицка. Дайн нумен из Ицхок-Лейбуш».[11] И засмеялся.
Женитьба (1926)
— А гутэ нахт![12]
— А гутэ нахт, Рива!
Дверь закрылась. Стало совсем тихо.
— Что скажешь, Фейга?
— Что тут говорить? Милая, добрая. Руки золотые. К маленькому прикипела вся, будто он ей родной. Конечно, простая совсем, с ней не поговоришь, как с нашей Брайной. Да где же Брайна… Сам знаешь. А тебе хозяйка нужна. На меня какая надежда? Ещё год, ещё два — и пойду за Брайной.
— Да сам вижу. Когда Рива приходит, вроде и дом не пустой. Но ты пойми: тяжело мне. Ещё и года не прошло.
— А самому с двумя малютками — легко? Эх, Аврэмеле… Завтра позову Хану, пусть она с тобой говорит.
— Уже поздно, тётя. Пошли спать…
Аврум зашёл в свою комнату. В детской кровати посапывал полуторагодовалый Ицхок, которого только что убаюкала Рива. Он присел на стул и закрыл глаза.
— Аврум, подойди ко мне…Нет, ближе не надо, а то вдруг закашляюсь…
— Что ты, Брайночка, я же совсем здоров. Если бы я мог поделиться с тобой…
— Не гневи Бога. Тебе надо быть здоровым, жениться, вырастить наших детей. А я уже не жилица.
— Не говори так, родная.
— Но это же правда.
— Какая правда? Проклятый Финкель! Как у него только язык повернулся!
— Не ругай Финкеля. Он был прав: с чахоткой не рожают.
— Но кто его просил устанавливать сроки? Он что, Бог?