Близость к высшей власти, а значит, сопричастность Истории удерживала их в этих аскетических коридорах серого здания Центрального комитета даже в самые сумрачные минуты. В Черняеве, как он сам признается в дневнике, не было особо истовой коммунистической веры, он понимал весь маразм Системы и в то же время несколько скептически относился к активности диссидентов. Разумеется, 1968-й проехал катком по головам слишком много рефлексировавших спичрайтеров вождей, но никто из них, если не считать вынужденно ушедшего из ЦК Александра Бовина, не покинул своих постов.
Первая запись дневника Анатолия Черняева, как первая строка хорошего романа, задает тон всему повествованию и много говорит о нем самом: «На днях на службе мне принесли из Института марксизма-ленинизма дневник (снова дневник! – А. К.) Георгия Димитрова с пометкой: „Сверхсекретно. Только для Вас“. 1934–1945 гг. Впечатление ошеломляющее: вся кухня политики, которую делал Сталин».
Ровно эти слова можно с благодарностью адресовать Черняеву: здесь вся кухня политики, которую делали Брежнев, Андропов, Черненко, а затем – во «вторую» эпоху – Горбачев. Пожалуй, таких политических долгожителей, как Анатолий Сергеевич, да еще столь откровенных в оценках, теперь не сыскать.
В этом, собственно, и состоит историческое значение тысячестраничного тома дневников.
Простенькие такие записи: «Утром позвали к Брежневу. Цуканов (первый помощник Брежнева; жил, кстати, с нашей семьей в одном доме – скромнейший человек. – А. К.), Арбатов и я». Здесь же начинаются оценки, за которые Черняев мог не только вылететь из ЦК, но и положить партбилет на стол: «… наш (спичрайтеров. – А. К.) удел выкручиваться, чтоб безжизненные формулы, уже негодные даже для элементарных учебников, излагать как-то так, чтобы „выглядели“… Пошлое надутое доктринерство, озабоченное лишь тем, чтоб не оступиться в глазах начальства».
Автор дневника как раз в 1972 году начинает присутствовать на заседаниях Политбюро («… это в Кремле, недалеко от ленинского кабинета. Окна выходят на Грановитую палату»). И сразу становится свидетелем комичного, а скорее, трагикомичного спора. Подгорный ворчит по поводу предложений американцев по экономической помощи в обмен на… правильно, нефть и газ: «Будто мы Сибирь всю пытаемся распродавать… Что, мы сами, что ли, не можем все это сделать, без помощи иностранного капитала?!» Председатель Госплана Байбаков объясняет: «Нам нечем торговать за валюту… Только лес и целлюлоза… Американцев, японцев, да и других у нас интересует нефть, еще лучше – газ». Вот они – свидетельства о начале истории нашей наркотической нефтегазовой зависимости, длящейся по сию пору. Взгляд инсайдера точно фиксирует начало нефтяного дурмана, который продержался все застойные годы, а схлынув, способствовал развалу империи.
И в то же время – начало разрядки: «Может быть, и в самом деле Киссинджер и Никсон… полагают, что лучший способ установить всеобщий мир на Земле… это поднять благосостояние советского народа до американского уровня». Вот вам и мировая закулиса, реальная, а не конспирологическая, в декорациях жаркого лета 72-го. «СССР закупил в США на 750 млн долларов кормового зерна… сделка, которую по величине приравнивают к ленд-лизу».
Черняев фиксирует прагматизацию советской внешней политики: идеология – это для своих, Realpolitik – для международных связей. Позже, уже в комментариях к дневнику, автор напишет, что сохранение мира было настоящей и искренне выраженной исторической миссией Брежнева, разумеется, в те годы, когда он был – до середины 1970-х – полностью дееспособен. Это несколько корректирует наши сегодняшние представления о борьбе двух систем.
И в то же время уже тогда «его (Брежнева. – А. К.) дряхление всем заметно». Черняев цитирует Арбатова: «От раза к разу речи все красивее, а дела все хуже». Но Брежнев еще в состоянии даже на Пленуме ЦК высказаться жестко и здраво. Реплика в адрес Казанца, министра черной металлургии: «Хвалитесь, что выплавляете больше США… А качество металла? А то, что из каждой тонны только 40 % выходит в продукцию по сравнению с американским стандартом, остальное – в шлак и в стружку?!»; в адрес министра легкой промышленности Тарасова: «У вас на складах миллион пар обуви валяются. Их уже никто никогда не купит, потому что фасоны лапотные… так ведь можно скупить все заграничное сырье и пустить под нож. Людям нужны не деньги, а товары. И только имея товары продаваемые (!), мы можем вернуть деньги, чтобы строить домны…».