Зато в ответ я рассказал африканцу про наши реалии. Про расстрелы его соотечественниками наших раненых. Про сожженных заживо жителей деревень. Про десятки тысяч умерших с голода в концлагерях солдат Красной Армии. Про массы партизан, которые активно действуют у фрицев в тылу. Про то, что наши заводы, эвакуированные на Урал, уже начали гнать в полном объеме свою продукцию, и теперь вермахт умоется. Фриц херел и не верил, но я, когда хотел, мог быть убедительным и сыпал фактами, названиями и датами, которые, само собой, не являлись секретными.
Гельмут во время моего монолога сильно помрачнел и заткнулся напрочь.
— Вот и смотри, Гельмут из рода Гогенштауфенов, что Германии светит, когда мы к вам придем? А то, что мы придем, — даже не сомневайся. У вас с наскока сломать Союз не получилось, и теперь будет позиционная война. Готов к ней твой любимый фатерлянд? Реально сам подумай, а не на Геббельса опирайся. Этот худой звиздун, даже когда бои уже на Унтер-ден-Линден идти будут, все по радио будет трындеть о скорой победе и о вундерваффе. А пацаны и старики из фольксштурма, набранные уже после тотальной мобилизации, с гранатами будут бросаться под наши танки, зная, что после того, что здесь, в России, сотворили их сынки да папаши, пощады не будет никому.
Мелкий танкист, слушая меня, взбледнул еще сильнее, чем когда я угрожал его зарезать.
— Ты так говоришь, как будто все заранее знаешь. И слова-то какие придумываешь. Я немец, но таких слов и не слышал. Чудо-оружие, народное ополчение…
— Услышишь еще. Только поздно будет. Когда ваш главный пропагандист первый раз скажет про без пяти двенадцать — можешь смело доставать ствол и стреляться… А насчет того, что заранее знаю, это ты в точку попал. — Я ухмыльнулся и продолжил: — У меня бабка колдунья была. Вот от нее дар и достался.
— А что такое — без пяти двенадцать?
— Ну ты, царская морда, даешь — может, тебе еще и карты генштаба быстренько нарисовать? Доживешь — сам узнаешь.
— Как я узнаю, если ты меня зарезать хочешь?
— Да передумал я тебя в расход пускать. Вижу — человек ты не глупый, еще и с массой влиятельных родственников. Через год-полтора до тебя дойдет, что Адольф Алоизиевич крупно накосячил. И ты захочешь помочь своей стране. Вот тут — меня и вспомнишь. Мне тоже эта мясорубка, что идет, и еще более крупная, что нас ожидает, не нравится. Да и Дрезден с галереей жалко…
Гельмут недоуменно потряс головой:
— При чем тут Дрезден?
— А его союзники с землей сравняют. Американцы, англичане и французы с вами поступят еще хлеще, чем с индейцами на Диком Западе. Массовый геноцид немцев. Версальский мир вам слаще меда покажется. В той части Германии, что им отойдет, — немцев практически не останется. Вы же лягушатников да лимонников так напугали, что они решат от таких соседей совсем избавиться. Даже бывшие эсэсовцы будут в нашу зону оккупации сбегать. Ну, это те, кто не успел в Аргентину свалить. По ним лучше десять лет в Сибири и домой, чем в концлагерях, на шахтах Рура, за два года сгорать…
Вешал лапшу на уши «африканцу» самозабвенно. Заливался соловьем, давая немного реальных фактов, а потом, беря их за основу, выдавал совершенно другие прогнозы. Фриц слушал, недоверчиво улыбаясь, но это было все равно. Я вовсе и не рассчитывал, что он мне поверит. Но, как говорилось в старом анекдоте — мысли, мысли-то останутся! А с его связями, когда он увидит, что дела пошли совсем херово, реально что-то предпринять.
Может, у нас получится свой, просоветски настроенный Штауфенберг. Теперь бы его еще убедить, что советская оккупация лучше американской. И я начал заливаться в этом направлении. Говорил, что Сталин видит Германию не оккупированной, а свободной и не сателлитом, а союзником. Прошелся по идеям Бисмарка. Попугал злобными французами и лукавым Даллесом. Трындел до тех пор, пока Гельмут не спросил: