Внезапно четкий голос упал в молчаливое пространство: экспресс № 422 приносит пассажирам свои извинения. Ввиду особых обстоятельств служба безопасности просит всех иностранцев, а также австрийских подданных, которые не являются христианами по рождению, проследовать в бюро, только что открытое, и зарегистрироваться. Предлагается взять с собой паспорт, удостоверение личности или какой-либо другой идентифицирующий личность документ.
Обращение ошеломило всех, но только не хохотунью. Смех ее клокотал, словно она хлебнула глоток приторного напитка. ”Меня, меня они имеют в виду, — гоготала она. — Еврейку по рождению!” Тяжелый отвратительный смех раздражал теперь своей неуместностью. Возможно, все это происходит по ее милости. А может, есть еще несколько таких, как она. Экспресс ведь не задерживается никогда, — пошучивали коммерсанты, пассажиры опытные.
— А почему бы вам не помолчать? — кто-то сделал попытку приструнить ее.
— Еще чего? — огрызнулась она.
Теперь стало ясно: она пьяна. Женщина поднялась, оглядела вагон и направилась к выходу. Толстушка с золотым медальоном на груди. В уголках глаз расплылась тушь. И вдруг она повернула голову, словно собравшись объявить, что все это ее рук дело и все натворила она.
— Пошли, детки, зарегистрируемся! — к всеобщему изумлению произнесла она материнским тоном. — В этом респектабельном вагоне разве нет евреев, кроме меня? Чудо чудное!
— Вас никто не задерживает, — молвил рослый пассажир с внешностью дипломата.
— Зачем ты вступаешь с нею в разговор! — выговорила ему жена.
— Отвезите меня, — сказал юноша-паралитик своей провожатой, старой женщине с постно-набожной физиономией. Старуха встрепенулась:
— Куда везти?
— В бюро.
— Что тебе взбрело в голову, мой мальчик! Здесь нету съезда для кресла. Сам видишь, вокруг открытое поле. Речь идет о здоровых. Тебя, мой мальчик, это совершенно не касается.
— Не хочу игнорировать официальные объявления, — проговорил юноша, буравя свою собеседницу выразительным взглядом.
— Разумеется, — поспешно сказала старуха. — Однако, согласись, здесь нет никакой возможности спустить вниз такое тяжелое кресло. Я слабая женщина, да и не молодая. Снести такое кресло на себе я не в состоянии.
— Я снесу, — сказала хохотунья. — Почему не исполнить его желания, раз парень хочет зарегистрироваться? Жизнь и так лишила его исполнения многих желаний.
— Премного вам благодарна за вмешательство, — сказала старуха со сдержанной злостью. Хохотунья оглядела вагон:
— Не соблаговолит ли кто приложить руку?
Со своего места встала юная баронесса.
— Я помогу.
— Очень странно, — громогласно удивилась хохотунья, — и вы принадлежите к нашей убогой расе? Ни за что бы не поверила.
Ответа на это замечание не последовало.
Провожатой теперь осталось одно: принять помощь и показать, как правильно взяться за кресло. Сделала она это без всякой охоты.
— Берегись их доброты! Они еще спустят тебя в преисподнюю, — бормотала она при этом.
Хохотунья крепко держала кресло. Очутившись внизу, она закричала пассажирам злорадным голосом:
— Выходите, детки, выходите и не стесняйтесь!
Три женщины налегли на кресло, толкая его через сухой кустарник к воротам лесопильни, которая теперь была освещена тусклым электрическим фонарем. В соседних купе началось движение, громоздко-неуклюжее шевеление, вагонные коридоры наполнились голосами, сыпавшимися, как сухой смех.
Терпение мужчины с внешностью дипломата иссякло.
— Я не вор в ночи, чтобы прятаться, — встал он со своего места. — Я не буду от них скрываться, если им не совестно издавать подобные дискриминационные распоряжения.
— Не стану тебя задерживать, раз тебе так приспичило. Ты подводишь нас всех, учти! Ты играешь на руку этому ночному безумству, — подчеркнуто сухо сказала жена.
— Ты желаешь, чтобы я сделал вид, будто ничего не происходит?