— Может, сын привержен к иудейской вере?
— С чего вы взяли? Он женат на иноверке.
— Не понимаю, — сказал отец, разведя руками.
— И я не понимаю. Не считая его желания лицезреть, как отец на склоне дней валяется в еврейском приюте.
Старик выпрямился и, ничего не прибавив, двинулся к передней двери. Но тут же передумал и сказал:
— Вы уж не обессудьте, что я вас потревожил своим делом. Не обессудьте! Горе людям рассудок мутит.
Слабый свет, сочившийся из верхних окон, усилился и как прожектором осветил кровати, выстроенные в длину двумя тесными рядами. От мощной и волосатой физиономии Штарка остались лишь белизна кожи, несколько розовых пятен, да светлая родинка на лбу. Отец схватился за спинку кровати двумя руками, и глаза у него все время перекатывались вдоль освещенных полос коридора.
— Человек прав, — раздался голос, — уход здесь ниже всякой критики. Нас тоже провели. Чего только не обещали, а теперь в обед даже супа не дают.
— Кто здесь ответственное лицо? — загремел отец.
— Администратор, — ответили изнутри.
— И врачей здесь нету?
— Лишь иногда, но не регулярно.
— Я хочу видеть ответственного, — сказал отец и направился в ответвление темного коридора.
Опять померк свет. Огоньки свечей сеяли по стенам темные круги. Мама почему-то спросила Штарка, не нуждается ли он в чем-нибудь. ”Есть все. Я учусь ходить на моих новых ногах. Уже принимал участие в ”миньяне” и присутствовал при чтении Торы, вечером будет урок Священного Писания”. Мама благочестиво кивала головой.
Вокруг не было ровно ничего, что связывалось бы с представлением о прекрасном, ни одного лица, на котором можно было бы прочитать религиозную сосредоточенность. Во всем сквозили скрытая издевка, подозрительность, злорадство какое-то. Те, что на постели дулись в карты, подобрав под себя ноги, пили теперь кофе из маленьких чашек и задирали друг друга месивом невнятных слов, звучавших, как ругань.
Мама еще искала сказать что-нибудь, как послышался громовой голос отца:
— Где здесь ответственное лицо, где оно?!
Гром его голоса повис, не встретив ответа. Передние окна потускнели, с потолка набежала вязкая мгла, огни свечек, горевших на полках, вытянулись в разные стороны. Никто из сидевших на кроватях не пошевелился, игра была в самом разгаре.
— Где здесь ответственный, я спрашиваю! — возник снова громовой голос отца.
— Он еще ищет его, — проговорил старик и кинул на одеяло карту.
— Если ответственный сейчас же не появится, я подам жалобу в министерство здравоохранения. Это общественный скандал!
Угроза не произвела впечатления. В дверях на свету отец имел несколько вздорный вид в своем облегающем спортивном костюме. Он двинулся к кровати, к картежникам. Те глянули на него:
— Не нашли?
— Нет.
— Еще заявится. Спешить некуда.
— Разве канцелярии тут нету?
— Кажется, есть. Но зачем вам канцелярия?
— Я хочу видеть ответственного.
— Появится, не волнуйтесь. Даже если задержится, придет все равно.
— Что тут за учреждение? — вдруг спохватился отец.
— Он спрашивает, что тут за учреждение, — заметил игрок своему партнеру.
— Тут еврейская богадельня, приют. Неужели вы не знаете про такое учреждение? У него очень почтенный возраст. Или в Австрии это не известно?
— И чем тут занимаются?
— Объясните господину, чем тут занимаются.
Поглощенный игрой партнер проговорил, не поднимая головы:
— Чем тут занимаются?.. Чем тут занимаются… Занимаются тут покером, что совсем невредно, даже для таких, как мы.
И тут, пока они вот так перебрасывались словами, с нарочитым смирением, нарочито равнодушным тоном, вырос на главном входе высокий человек, одетый во все черное, с внешностью гордого бедняка.
— Вот он, вы ведь хотели беседовать с ним, — промолвил тот же игрок, все так же не сводя глаз с карт, как говорят, чтобы отвязаться наконец от приставаний.
Тут же, с поспешностью, которая свидетельствовала скорей о растерянности, чем о большой уверенности в себе, отец обратился к вошедшему:
— Вы — тот, кто несет ответственность за это место?
— Кого вы ищете? — сказал высокий человек, который, казалось, был ослеплен резким переходом из света в потемки.
— Я ищу ответственное лицо.
— Это я, — сказал человек.
— В таком случае, я вам заявляю: это общественный скандал. Здесь конюшня, а не общественное заведение. Я подам жалобу в министерство здравоохранения.
— Зачем сердиться, — сказал человек спокойно.