— Вы тут несете ответственность.
Глаза у старика расширились. Ни малейшего неудовольствия, лишь широкая наполненность взгляда, который потек по коридору во всю его длину, прекращая мелкую возню на кроватях.
— Что вы хотите от раввина? Он вам ничем не обязан, — вымолвил один из игроков тоном, каким обращаются к буйным людям.
— Я требую объяснений!
— Кто вы такой? Не соблаговолите ли отрекомендоваться? — уколол другой картежник.
— Я австрийский гражданин. Или этого недостаточно?
Просторный взор раввина обнимал теперь всех находившихся вблизи от входа. Затем остановился на отце, как бы говоря: ”Зачем вы нам досаждаете так тяжко и упорно?”
— Что вы сотворили с этим человеком?! — закричал отец странным, театральным, дурным голосом, указывая на Штарка.
— Оставьте раввина в покое, не мучайте его, — послышалось из глубины коридора.
— Вы все мне не интересны. Глядите, что вы сотворили с большим художником. С большим скульптором. С человеком, рукам которого нет цены!
— Оставьте раввина. Он никому не причинил ничего дурного.
— Нет, не оставлю!
Эти последние слова зажгли пожар. Из темноты спальни выкатились, точно рой сердитых ос, тощие люди и движением своих тел, в котором было больше гнева, чем физической силы, принялись выталкивать отца вон.
Разбросав руки, отец уцепился за выступ стены. Они застонали, сомкнувшись вокруг него сплошной черной массой:
— Вон!..
— Пожалуйста, мы все тут евреи, — пытался образумить их раввин. По-видимому, он имел над ними власть, однако не абсолютную. Они не унялись и дружно подталкивали отца к выходу.
— Господин раввин! — закричала мама. — Неужели и в святом месте бьют людей!..
Злоба лишила отца всех его манер, он орал:
— Ничего мне от вас не нужно! Мне нужен только скульптор Штарк, запутанный вашими темными наваждениями. Только он. Вы не интересуете меня!
— Молчите!
— Постыдились бы!
— Ассимилированный отступник!..
Одним махом, свидетельствовавшим о его атлетических ногах, Штарк взмыл из постели и забрал руку отца в свою руку:
— Это известный писатель. Один из самых известных!
— Он раввина оскорбил! Пускай оскорбляет нас. На то есть достаточно хороших резонов — но чтобы не смел оскорблять раввина!..
— Не умышленно ведь, — пытался заступиться Штарк.
— Пусть просит прощения раз так. Пускай повинится перед раввином. Нам его извинений не надо, ничто нам уже не поможет. Но раввин!..
— Мне не нужно извинений, — отмахнулся раввин.
— Но мы не простим!
Сила клокотала в этом рое, рвавшемся покарать отца.
— Не стану извиняться за грехи, которых у меня нету, — стоял на своем отец.
— Вы раввина оскорбили, — настаивал тощий старик, облаченный в полосатую пижаму. — Это оскорбление не даст вам покою на веки вечные!
— Не удивляюсь, что их ненавидят! — зарычал на них отец.
— Просите прощения у раввина.
— Мне не надо извинений. Оставьте его, — сказал раввин и двинулся по коридору.
Враждебный клубок тотчас словно распался. Люди вернулись на свои мрачные кровати, и раввин простер обе свои длинные руки в дымном воздухе, словно в попытке дотронуться до какого-то незримого предмета. ”Нечего говорить. Не стоит даром тратить слова”, — сказал старик в полосатой пижаме. Восковые свечки на полке густо коптили. Отец пристыженно уставился в пол. Штарк попробовал ободрить его, но отец был совершенно подавлен и не издал больше ни звука. Даже когда прощались, он не сказал Штарку: ”До свидания”. Штарк проводил нас к выходу. Ермолка и ”талит-катан” придавали ему теперь вид рослого торговца, ссутулившегося под бременем своей работы.
— Подайте милостыню, — обратился кто-то к маме.
Мама подала ему банкноту, и он поцеловал ей руку и благословил ее. Руки отца, еще недавно полные энергии, повисли. Нищий и ко мне пристал с вопросом:
— Знаешь ли ты Пятикнижие, мальчик?
— Нет.
— Жалко, — сказал нищий.
Я не мог понять, сочувствие это или насмешка. Его лицо было лишено всякого выражения.
Мы долго бродили по сумрачным переулкам маленького городка. Выпили кофе и закусили бутербродами. Потом сидели в маленьком переполненном трактире, где отец пил пиво. Он пил, приговаривая, что пиво освежает его. Меня удивляло, что он говорит о себе подобным образом.
Ранние сумерки опустились на заборы, в окнах зажглись огни. Длинная тень, тень церковной колокольни пала на мостовую и растворилась в ранней темноте.
— Ты видела? — внезапно спросил отец.
— Что именно?