Однажды вечером явился былой друг, доктор Баум, из еврейско-христианского общества, человек рослый и с размеренными движениями. Уже много недель как мы не видали у себя друзей из христиан. Отец радостно его принял, тот занял свое обычное место и без всяких предисловий зачитал либеральную петицию: евреи евреям рознь, не все евреи торговцы. Необходимо составить список еврейских интеллигентов, внесших вклад в австрийскую культуру. Всем паразитическим элементам надо воздать по их делам и, смотря по обстоятельствам, судить или выслать.
Отец сидел в своем кресле и читал параграфы. Мысль, что есть еще человек, который от него не отвернулся, обрадовала его на мгновение, и он сказал: ”Виновные будут привлечены к ответу. Согласен”. Я знал: это — обвинительный акт, составленный по нашему делу, и человек с размеренными движениями не кто иной, как один из членов суда. Человек немного посидел у нас, и его нордический обезвоженный взгляд навел на меня холодный ужас.
В ту ночь мы не спали. У Хельги страшно разболелись зубы, и она выла, корчилась на полу и просила себе смерти. Мама пустилась искать дантистов, но ввиду позднего времени повсюду наталкивалась на отказ. Назавтра Хельге выдернули два передних зуба. Она лежала на кровати в гостиной с забинтованным ртом.
О том, насколько мы не понимали, как близок конец, расскажут следующие факты. Отец делал все приготовления, чтобы ехать в Вену возобновлять литературный салон баронессы фон Дрюк, мама прилагала огромные усилия на основание нового приюта для паралитиков и бесплатной столовой для странников. Между мамой и отцом не прекращались ссоры. Не было такого предмета, по поводу которого они пришли бы к согласию. Тонкое, великодушное спокойствие, некогда царившее в нашем доме, исчезло без следа. Запах нафталина с запахом заплесневевших старых книг наполнили дом осенью и удушьем. Никто больше не щадил чувств другого. Хельга имела жалкий вид без своих передних зубов. Она корпела теперь над тетрадками с мрачной одержимостью, занимаясь до поздней ночи. Пользы, однако, это не приносило. Отметки как были позорными, так и остались. Я преуспевал в учебе, но мне это не ставилось в заслугу. Все словно сговорились, что я обязан ходить в отличниках. Или со всем справляться, по крайней мере.
И так как никто не знал, что это последние дни в этом доме и на этой улице, и возле этой маркизы, по-прежнему бросавшей влажную тень на тротуар, каждый был поглощен своими делами, словно и конца быть не могло этой жизни. Отец и его литературные бредни, с которыми он не расставался, даже когда все вокруг приблизилось уже к самому краю пропасти. Он не переставал править и снова исправлять предложения и абзацы, словно перед ним были не слова на бумаге, а грехи, которые оставить без искупления просто невозможно. Мама тоже не давала себе пощады. Работала с утра до вечера и затем сидела с Хельгой над ее тетрадками. Никто не щадил чувств ближнего своего. Только бедная Хельга принимала нашу общую милость и заботу о ней, как нечто совершенно естественное.
13
”Возьми плащ”, вот последние слова, которые мама сказала отцу. Гнев и горечь не лишили ее сил выговорить эту фразу. Отец, уже не слушая, метнулся в темноту. Никто не пытался остановить его, и шаги растворились во влажном мраке, в шелестящем чавканье. Я сидел в гостиной за приготовлением урока по алгебре, Хельга, моя приемная сестра, у пианино. Все произошло в один момент, как если бы грозовой электрический разряд полоснул по старой мебели и обуглил ее. Назавтра мама пила в гостиной кофе с сухарями; халат застегнут до самой шеи, лицо без следа косметики. Подбородок был иззубрен синим светом халата. Мы с Хельгой отправились в школу, как пристыженные. Урок религии преподавал священник Маубер. Мы читали молитву святой Маувилии. Внезапно я увидал отца, босого и чуждого, взбирающегося на склон горы, карабкающегося и падающего.
Когда я вернулся, все было на своих местах. Густой, осенний свет зарылся в ковры на полу. Мама сняла с себя синий халат и надела платье. И я без разговоров сел за уроки. В пять часов собралась в гостиной комиссия по поощрению литературного творчества, в которой состоял отец. Место отца рядом с председателем пустовало. Обсуждали какую-то рукопись, достойную поощрения, если б не несколько порнографических отрывков. Сухо поспорили. Председатель ссылался на пункт первый устава, где было прямо сказано: ”На пользу красоте и хорошему вкусу”. Постановили решение отложить. Председатель подписал протокол и собрал подписи присутствующих. Мама подала кофе с творожниками.