И пока он так стоял, взгляд его сместился, и Бруно обнаружил, что дом напротив, многоэтажный дом Розенбергов, обзавелся новым плющом, винно-красным, верхнее окошко выкрашено в тусклый зеленый цвет. Бруно даже в жар бросило от знакомого вида. При ближайшем рассмотрении он открыл, что и контур дома изменился. Добавили к крыше новый скат, сплошь заросший плющом. В стену фасада было вмуровано для красоты несколько рядов глазурованных изразцов.
До выхода на пенсию доктор Розенберг служил окружным ветеринарным врачом. Изо дня в день он с женой отправлялся в ”Цветочный букет” пить послеобеденный кофе. Высокие люди с походкой, от которой веяло суровостью. Они никогда ни с кем не заговаривали, да и друг с другом редко говорили. В последний день депортации они повесились на фасаде, на той самой стене, где сейчас красовались новые изразцы. Их трупы провисели до вечера; потом приехали пожарные и перерезали веревки.
Бруно снова повернул в парк. Ноги его похолодели. Этой дорогой ходили Розенберги в ”Цветочный букет”, мерным шагом, погруженные в свое безмолвное бытие; и когда они являлись на место, Розенберг поднимал вверх свою трость — согласованный знак того, что время нести кофе. Не так их лица вспомнились теперь Бруно, как мерная их походка. Ее ритмический, жесткий такт передался его ногам. Он вцепился в воспоминание и сказал себе: был ветеринар и вышел на пенсию, и на этой стене, где сейчас выложены изразцы, они покончили с жизнью.
На вывеске бара ”Генриетта” уже плясали вечерние огни. Потемнело; Бруно, как видно, забыл: небо в это время года переменчивое, чуть ли не каждый час другая погода, и порой город мрачнеет от мимолетной тучи. Бар открыли, по-видимому, раньше обычного — столики в нем были уже накрыты. В нос шибанул запах дерева, пропитанного пивом. Согнувшись, он вошел и остановился за порогом неосвещенного входа. ”Вы пришли вовремя, — послышалось из глубины, — милости просим”. Голос был женский, тонкий, не лишенный домашней приветливости. Тотчас появилась девушка и протянула руки, как при встрече с человеком, которого ждали. Бруно обвел взглядом места на помосте и столики внизу и нерешительно посмотрел на девушку.
— Я бы рекомендовала в левом углу, это место у нас резервировано для ценителей.
Низкая, смахивающая на подростка, и никакой красоты или света не было в ее лице. Она разговаривала с знакомым акцентом, употребляя слова, которым выучиваются девушки ее типа.
— Нездешний? — спросила она.
— Да!
— Но вы кажетесь мне ужасно областным.
— Я издалека, — сказал Бруно, опешив на момент от такого нового пользования словом ”областной”.
Девушка не выразила никакого удивления. Она принесла джин с соленой закуской и сказала:
— Надеюсь, вам у нас понравится. Есть новая программа, лилипуты из Сингапура. Две милые парочки.
Бруно выпил и налил еще.
— А певичка где? — спросил он.
— Я, — сказала девушка, — пою в антрактах. И лилипутам песенку сочинила.
Слова, которыми он век не пользовался, шли Бруно на язык, и он радовался сбереженным старым словам.
В баре прибывало народу. Негромкие шепотные звуки наполнили помещение шелестом и запахом нового платья.
— Поехал — и вот я здесь, — сказал он себе словно невзначай.
За ширмой появились певцы. Это были четверо темнокожих лилипутов, одетых в синюю униформу. Они вышли на эстраду. В приглушенном свете они казались еще более крошечными. Заиграл саксофон, издав протяжный вопль, и лилипуты дружно принялись отбивать чечетку.
— Ну, разве не милашки? — спросила девушка.
Саксофон понесся с переливами. Лилипуты со стуком разбежались в стороны; за ними метался маленький прожектор. Обнаружилось, что бар вовсе не так мал, каким он казался со стороны входа. Переполнены были все углы.
— Простите, я вас где-нибудь не видела?
— Нет, этого не может быть.
— Но один раз точно, так мне кажется. А может быть, ошибаюсь.
Бруно рассмеялся:
— Я уехал отсюда очень много лет тому назад.
— Раз так, значит ошиблась. — Она спрятала лицо. — Вечно я ошибаюсь.
— Мы все делаем ошибки, — утешительно сказал Бруно.
— Но я отличаюсь этим. — Была какая-то прелесть в этой скромной откровенности. — Откуда вы? — снова попробовала она разведать.
— Из Иерусалима. Если вам это что-нибудь говорит.
— Момент, — сказала девушка. — Одну минуту. Кажется, начинаю соображать. Значит, вы, как бы это сказать…
— Попросту скажем, еврей.
Девушка и рот раскрыла.