Владик рассказал Игорю, как интересно работать на катере, и предложил:
— Давай на будущий год пойдем на катера.
— Что ты, Владик! — вмешалась мать Игоря. — Игорь не для того кончает среднюю школу, чтобы мыть посуду и драить, как ты говоришь, палубу. Это не его работа.
И Игорь не пошел в плавание. А Владик с нетерпением ждал очередной навигации.
Пока Владик жил в Комбинате, а потом в Анадыре, ему почти не приходилось встречаться с чукчами, и никто не знал, что он говорит по-чукотски. Правда, ему дважды пришлось все же воспользоваться этим языком.
Как-то летом, пока грузились у берега кунгасы, Владик ловил для дома рыбу. У него была коротенькая, метров семь, сетка. Он толкал ее с берега шестом, ждал десять — пятнадцать минут и вытаскивал по пять-шесть кетин. Рыба шла хорошо. Он вытащил сетку и стал расстилать на берегу, чтобы просушить. Вдруг он увидел, как на нее ступила нога в красивом, начищенном до блеска ботинке. Он глянул вверх — чукча в хорошем костюме, пальто и шляпе. Владик возмутился и выругался по-чукотски:
— Как же так! Чукча, а по сетке идешь!
Незнакомец удивленно посмотрел на Владика, сошел с сетки, поправил ее и, нисколько не обидевшись, тоже спросил по-чукотски:
— Кто ты?
Владик назвал свою фамилию.
— А-а, знаю, — заулыбался он. — Знаю хорошо твоего отца, а вот тебя вижу впервые. Давай знакомиться: Тевлянто, — и протянул Владику, как взрослому, руку.
Смущенный и покрасневший до ушей, Владик встал и нерешительно подал руку депутату Верховного Совета СССР, председателю Чукотского окрисполкома.
— Он правильно сделал мне замечание, — обратился Тевлянто к своему спутнику. — Чукча никогда не наступит на сетку, растянутую для просушки. — И сказал Владику: — Уж извини меня. Заходи в гости, вон мой дом. Заходи обязательно, поговорим по-чукотски, чайку попьем.
Владик обещал, но зайти постеснялся.
Однажды «Четверка», катер, на котором работал Владик, стояла в Анадыре на рейде у самого берега. Владик видел, как подошла небольшая байдара с канчаланскими чукчами. Они вытащили ее. Их тут же окружили русские. Оказалось, что чукчи привезли на продажу белую рыбу: нельму, чира. Красная — кета и горбуша — сильно приедалась за лето, поэтому желающих купить белую рыбу оказалось много. Они шумели, толпились и нахально лезли в байдару. Чукчи растерялись и никак не могли столковаться с покупателями. Владик видел их растерянность, сел в ялик, добрался до берега и помог незадачливым торговцам.
И довольные чукчи все время повторяли:
— Ка-а-ко-мей! Удивительно!
Потом они, вскипятив чай, тут же, на берегу, долго и дотошно расспрашивали Владика, кто он и откуда, где живет. И ему стало приятно и радостно. Он был похож на онемевшего человека, который через несколько лет вдруг вновь обрел речь. И он говорил и говорил. Говорил свободно, легко и совсем не заикался. Чукчи, узнав, что у него есть своя упряжка неплохих собак, тут же дали ему кучу добротной юколы.
Как-то зимой, поздно вечером, когда Владик уже укладывался спать, пришел с работы возбужденный и радостный отец.
— Мать! Ты знаешь? — схватил он ее за плечо левой рукой, а правой култышкой прижал к себе. — Ты знаешь, правительство приняло постановление организовать промышленный комбинат в Увэлене, объединить всех косторезов и швей. Ты понимаешь, что это такое? Война, голод, разруха, а правительство думает о малых народностях Севера и хочет помочь им. Такое может сделать только наше, Советское правительство. Ура Сталину!
— Вячеслав… — хотела что-то сказать мать, не разделяя радости отца.
— Меня направляют в Увэлен, и я дал согласие.
— Но ты же обещал, что уедем на материк, — пыталась возразить мать. — Ты же решил!
— Дорогая, не могу я отказаться от такого дела. Вот организуем косторезов, наладим работу и поедем с тобой куда захочешь.
Матери от этого легче не стало: она сомневалась, что сможет уговорить отца уехать с Чукотки.
Она как во сне вспоминала 1938 год, когда их семьи выехала в отпуск и мужу предложили остаться в Москва Как бывшему партизану и чекисту, члену партии с 1920 года, ему помогли прописаться, приобрести дачу на станции Востряково по Киевской Железной дороге. Казалось бы, все хорошо — живи и работай в столице. Ребята ходили в школу. Владика из третьего класса перевели во второй, так как пришлось учиться на русском языке. Мать благоустраивала дачу и весной собиралась заняться огородом и садом. Но не прошло и полгода, как отец заявил: