Владик на ялике переправил всех пассажиров на берег. Они шумной веселой толпой с вещмешками и чемоданами направились к горячим источникам, не обратив внимания на яранги чукчей. В кубрике был настоящий разгром: постели не убраны, на столе — грязная посуда, под трапом — пустые бутылки. Только к полудню Владик сумел навести порядок и взялся было готовить обед.
— Может, оленины свежей достанем, — обратился к нему Иван Васильевич, — заглянув в кубрик. — Давай попроведаем чукчей.
В первой яранге они застали одну женщину с грудным ребенком, которая не знала русского языка и не могла ответить вразумительно на вопросы старшины, а Владик почему-то застеснялся заговорить при нем по-чукотски. В следующей яранге никого не было, а из третьей молодой чукча направил их в последнюю ярангу. В ней сидел старик, а рядом с ним полулежали двое рослых парней. Над чуть тлеющим очагом в чоттагине висел прокопченный чайник, и старушка подкладывала в огонь сухие веточки кустарника.
— Здравствуйте! — сказал Иван Васильевич и зашел в ярангу.
— Ии, — ответил за всех старик. Он нисколько не обрадовался гостям.
Было дымно, поэтому старшина с Владиком присели на корточки.
— Мясо есть? — спросил Иван Васильевич.
— Не-еть, уйне-уйне, — замотал головой старик.
— Как же так? — удивился Иван Васильевич. — Вон же вялится свежее мясо. Нам немного надо, небольшой кусочек.
Но старик упорно мотал головой и твердил свое «уйне». Тогда Владик не сдержался и заговорил по-чукотски:
— Аны мыттакэчгыерыркын! Эпичгычеткэ! Мы мясо ищем! Не жадничай!
— Мээ! — удивился старик и резко выпрямился. Он пристально посмотрел на Владика, с не меньшим удивлением смотрел на него и Иван Васильевич.
Для старика это было неожиданно. Он спросил:
— Микигыт? Кто ты?
— Глебовэгым! Глебов я!
— Откуда ты? Где жил?
— В Увэлене вырос.
— Ка-а! Так ты сын того Амынгыкачкена — Однорукого? Да?
— Да, его сын.
— Ка-а-ко-мей! Смотрите, сын Однорукого, который у нас как-то ночевал. Ка-а-ко-мей! — И коротко бросил своим парням: — Сходите! — А старухе сказал: — Шкуры!
Ребята дружно вскочили, у входа еще раз посмотрели на Владика и побежали в тундру. Старуха вытащила откуда-то из-за полога новые оленьи шкуры и расстелила их.
— Садитесь! — предложил старик.
— Вот так чудо! — впервые улыбнулся Иван Васильевич и сел на шкуру.
Но старик не замечал старшину и продолжал расспрашивать Владика, поторапливая старушку с чаем.
— Я давно знал Однорукого. О нем много говорят в тундре. А года три назад, нет четыре, — старик загнул три пальца, потом четыре, — нет, еще войны не было, он зимой ночевал у нас, в Въэн — в Анадырь ехал. Тогда мы между Янракыннотом и Уреликами стояли. Плохо было, патроны кончились, муки, сахара, чаю у нас не было. Уезжая, Однорукий оставил мне патроны от своего винчестера, продукты, какие у него были, а потом из Уреликов прислал развозторг. Хороший твой отец, — хвалил старик. — Настоящий человек, понимает чукчей.
Владику стало неудобно, и он пытался переубедить старика:
— Нет, он такой же, как и все.
— Нет, он не такой, он понимает.
Пока пили чай, парни принесли на плечах целую тушу годовалого теленка и, расстелив снятую с него шкуру, положили у входа в ярангу на траву. Иван Васильевич достал двести рублей и протянул старику. Но тот не замечал и все говорил с Владиком.
— Деньги возьми, — перебил его Иван Васильевич.
— Кырым-кырым, нет-нет, пусть это подарок будет, — и оттолкнул руку старшины, категорически отказываясь от всякой платы.
— Тогда хоть в гости пригласи их к нам на катер, у нас найдется что-нибудь и покрепче чая, — предложил Иван Васильевич.
Старик принял приглашение и вместе с ребятами, прихватив тушу оленя, переправился к ним на катер.
— Ты, я вижу, как с родней встретился, — сказал старшина. — Занимайся пока с ними, поговори, а мы тут с Костей быстро сообразим что-нибудь.