-А ещё раз сможешь?
-По просьбе трудящихся, можно и ещё. Прозвучала вторая пощёчина.
-Ну и третью, до кучи!?
-Пожалуйста!
Он встал, зло погасил свет и вышел, пробурчав"встретимся'.
Я отвернулась к стенке и уснула, не переживая из-за случившегося, отбросив его от себя, как хлам. Книги, естественно, остались лежать на столе.
На второй или третий день после этого случая, открылась дверь из коридора заводоуправления и вошёл он. Я как раз разбирала газеты, раскладывая их по полкам. Он обратился ко мне" выйдем на минутку, поговорить надо"- "Сейчас, закончу, выйду"-ответила я и он вышел с почты обратно в коридор.
Видимо мой ответ прозвучал сдавленно или напряжённо, потому что Лида начальник, спросила " Вер, кто это, тебе что-то грозит?"-" Да нет-ответила я, как можно беспечнее, чтобы не волновать её-жених моей подружки".
Закончив раскладку, сказав, я ненадолго, пошла в коридор. Он ждал меня, прислонясь к стене, увидев кивнул головой, туда, и мы пошли по коридору в сторону магазина.
Пройдя половину коридора он резко свернул влево, прямо напротив входа на второй этаж, а потом вправо. Мы оказались в узком тамбуре. Я здесь никогда не была и даже не подозревала о его существовании. Здесь стояли вёдра, швабры и прочий инвентарь техперсонала.
До этого он шёл впереди, а сейчас резко обернулся и в его правой руке что-то блеснуло.
Говорят же у страха глаза велики, я не видела, что он держит в руке, просто солнечный блик скользнул по предмету, а мне уже пригрезилось, что это нож и сейчас меня ждёт расплата, за мою выходку.
Можно простить эти мысли, человеку дважды побывавшему под ножом. Я мысленно уже простилась с жизнью, со своими родными, не подавая внешне вида, что творится у меня на душе и не делая попытки убежать. В это время он протянул левую руку, взял меня за руку и правой положил мне на ладонь часы.
Я недоуменно уставилась на них, а он сказал:
-Бери, это тебе, за смелость и за науку. Не думай, они не ворованные,это подарок отца, но мне он не нужен, я решил их подарить тебе.
И тут меня прорвало, видимо напряжение и испытанный страх повлияли на то, что меня просто понесло:
-Ты.... Ты... Да как ты смел вообще предлагать мне что-то, смелость моя, наука, да какое право ты вообще имел со мной так поступать, я что шлюха твоя, я что обязана перед тобой держать ответ за своё поведение и свой образ жизни, ты что решил, что с одинокой бабой всё можно, да?
Как я вас всех ненавижу, кобелей, Господи, кто вам дал право устраивать проверки, пользоваться нами, терзать нас....
-Тише, тише-он зажал мне рот-успокойся, не истери. Я понимаю, я подлец, я виноват, но я всё осознал. Да я понял, что оскорбил тебя, поэтому и прошу возьми подарок, ну как искупление моей вины. Галке только не говори об этом случае.
-Не на ту напал-резко ответила я, поправляя волосы, и утирая лицо-я подругам гадости не делаю. Но и на свадьбу не приду, скажешь ей, что я заболела. Не смогу больше тебя видеть. И кстати, здесь-то ты как оказался, меня выследил?
-Нет, я здесь работаю-голос у него стал грустным-ну извини...
И он ушёл, а я заскочила в туалет, ополоснуть лицо, чтобы не видно было следов слёз и выкурить сигаретку. На работу я вернулась уже почти спокойная, в ответ на Лидино обеспокоенное лицо, я положила перед ней часы"вот', и рассказала ей всё.
Она только ахала в ответ. А часы эти я полюбила и носила их ещё долго уже живя в Москве. Они всегда мне напоминали и этот случай и мой пережитый страх. Но моя слабость мужские часы, маленькие изящные женские, я не любила, они были словно не для меня.
Рука у меня широкая и дамские часики смотрятся на ней чужеродно.
Глава 47. Нужно как-то жить.
Жизнь между тем не стоит на месте, мало когда она у меня протекала спокойно, возможно я сама тому была виной, моя неуёмная натура, а может так испытывала меня судьба на прочность.
Мне поступила повестка из суда. Это явилось ответом на моё письмо в Воркуту. Меня приглашали на слушание дела о разводе. Истец Сычёв Виталий Владимирович, ответчик Сычёва Вера Евгеньевна.
Сказать, что я шла туда расстроенная? Пожалуй это не то состояние в котором я пребывала, скорее несколько растерянная, будет он сам на суде, и как мы увидимся? А в остальном это уже было хоть что-то известное. Постоянное ожидание и неизвестность напрягали меня. Поэтому лучше так, чем никак.
Сидя перед залом, в котором должно было проходить слушание, я непрестанно обегала глазами всех входящих и проходящих мимо. Его не было и я думала, что вдруг слушания отложат и придётся приходить на эту неприятную процедуру снова и снова.
Неподалёку от меня сидели две пожилые кумушки и о чём-то оживлённо беседовали. Начали они с полушёпота, всё-таки присутственное место, но постепенно входя во вкус стали говорить всё громче и громче.
Несмотря на то, что я была занята своими далеко не безмятежными мыслями, я поневоле оказалась их слушателем и очень скоро, всё моё лицо пылало, словно присыпанное перцем.
Кумушки оживлённо обсуждали детали моей личной жизни и жизни моей семьи, причём в таком ракурсе, что это выглядело тяжелейшим поклёпом. Когда одна из них выражала сомнения в достоверности услышанного, вторая тут же подтверждала аргументом, точно так всё и есть, это же сама Нинка-балаболка и рассказывала.
Чем дальше, тем хуже, до меня наконец стало доходить, что Нинкой-балаболкой, сообщающей эти "достоверные" сведения, является моя мать.
Вся семья в этом рассказе представала, каким -то полуразвратным притоном,а уж я даже страшно сказать кем.
Причём они упоминали в разговоре такие детали нашего быта, что не возникало сомнений, только человек живущий внутри может знать о них.
Для меня это было жутким потрясением. Мать, родная мать, позорит не только меня, но и всех нас. Зачем ей это нужно, неужели она не осознаёт, что тем самым даёт характеристику себе самой, своей способности быть матерью, воспитателем и защитником своих детей?
А ведь я всегда и во всём привыкла быть с ней откровенной, в трудных случаях искала совета у неё, понимая, что девчонки-ровесницы смыслят в жизни не более моего. Получается, что всё самое сокровенное, что я доверяла своей матери, тут же становилось достоянием таких вот кумушек и полоскалось, как грязное бельё. Все мои сомнения и боли, здесь представали как гнусный свершившийся факт.
Я не знала, как мне жить с этим знанием дальше, тем более, что кумушки, зная все перипетии надуманные и действительные в нашей семье, явно не знали нас самих в лицо. Иначе они не стали бы так откровенничать, от делать нечего , сидя рядом с "героиней" их рассказов. Они прекрасно видели меня, но не было ехидных, подозрительных взглядов или насмешек. Был просто увлечённый обмен мнениями, а я посторонний слушатель для них.
Наконец открылась дверь зала заседаний, появилась секретарь, прочитавшая по бумажке моё имя и пригласившая в зал. Кумушки последовали за нами. Они были завсегдатаями судебных заседаний, ходили на них, как в кино.