Казалось, воздух в комнате стал густым и плотным, он словно дрожал от болезненных, сладостно-горьких воспоминаний… невысказанных обид… незаданных вопросов. И от едва преодолимого влечения.
Наконец Мартин нарушил тягостное молчание.
— Ты стала еще красивее, Синди. Ты могла бы сделать головокружительную карьеру на телевидении, если бы продолжила заниматься журналистикой. С такими поразительно черными глазами и волосами цвета воронова крыла в сочетании с молочно-белой кожей… Плюс твой голос — грудной, немного хрипловатый, — он стал еще выразительнее за эти годы… Ты превратилась бы в звезду экрана.
— Я никогда не хотела работать на телевидении! — резко возразила Синди, стараясь не думать о том, что он сказал о ее внешности. — Я мечтала писать. Статьи, очерки, рассказы…
— Так почему же не пишешь?
— Мне нужно было растить ребенка и заниматься домом! А на поиски материалов для статей потребовалось бы время. Я не хотела расставаться со своим сыном. Если ты помнишь, я всегда мечтала быть матерью… и женой.
Твоей женой, Мартин, хотелось добавить ей. Но ты ведь боялся оказаться связанным. Ты был весь поглощен предстоящей поездкой на край света, приключениями, опасностями… Жена стала бы для тебя обузой.
— Когда я уезжал на Амазонку, у тебя еще не было ни дома, ни ребенка, — с усмешкой напомнил ей Мартин. — Насколько я помню, ты всегда мечтала прославиться как журналистка. Или ты говорила это только для того, чтобы удержать меня на привязи? — Его глаза, казалось, прожигали ее насквозь. — Ведь так, Синди? Иначе ты не отказалась бы от всего этого, получив более заманчивое предложение от Теодора. Признайся, ты вышла за него замуж назло мне, из-за того, что я не взял тебя с собой в Южную Америку? Или, вернее, из-за того, что не остался дома и не стал ручным и послушным, как тебе хотелось?
— Это не так, — начала Синди и запнулась. Она не сможет защитить себя, не сказав всю правду. — Мартин, пожалуйста!.. Давай не будем ворошить прошлое. Не сейчас!
Это была мольба, почти рыдание.
— Прости, — хрипло ответил он. — Ты права. Сейчас не время. Кроме того, мы обсудили все это во время нашей последней встречи…
Он со вздохом откинулся на спинку кресла и положил себе на тарелку кусок кекса с изюмом, испеченного Салли. Отщипывая небольшие кусочки, Мартин продолжал изучать Синди, но сейчас его взгляд казался потухшим.
— Глаза всегда были самым замечательным в твоем лице, Синди, — проговорил он после небольшой паузы. — Но теперь они стали еще выразительнее: глубже, серьезнее, мудрее, наконец. Но… я заметил в них страдание. Из-за чего? — спросил он более мягко.
Она крепче сжала в руке чашку.
— Ты задаешь странные вопросы. Я только что потеряла мужа!
— И это единственная причина?
Синди беспокойно дернулась.
— Я тебя не понимаю…
— Ты была счастлива с ним, Синди? — в лоб спросил Мартин.
Она судорожно вздохнула и, с трудом оторвав взгляд от его лица, уставилась на чашку. Разве может она честно ответить на этот вопрос? Нет. Нужно делать вид, что у них с Теодором все было замечательно. Хотя бы ради Дороти и Квентина. Только ради них?
— Пожалуйста… — взмолилась она. — Я не хочу говорить о Теодоре. Не сейчас…
Если она поведает правду о своей семейной жизни, особенно о том, что происходило в последние месяцы, Мартин догадается и об остальном.
— Хорошо, тогда расскажи мне о своем сыне. Наверное, он сильно изменился с тех пор, как я видел его в последний раз. — Мартин помрачнел, очевидно вспоминая свой прошлый приезд. — Сколько ему сейчас? Четыре?
— Да, четыре с небольшим, — кивнула она.
Эдвину было чуть больше года, когда Мартин неожиданно, без всякого предупреждения вернулся домой — после почти двухлетнего отсутствия. Все это время он пропадал где-то в джунглях Южной Америки, не подавая о себе никакой весточки.
И теперь он спрашивает об Эдвине. Увы, нельзя сказать, что ее сын — тот веселый и общительный ребенок, каким был еще совсем недавно.
— Эдвин — чудесный малыш, — осторожно произнесла Синди.
— Ты говоришь об этом как-то неуверенно, — заметил Мартин. — Тебя что-то беспокоит?
Синди слегка нахмурилась. Да, она забыла, насколько проницателен этот человек.
— Ты же понимаешь… — пожала она плечами. — Он потерял отца. Впрочем, дети жизнерадостны от природы, — продолжила она, избегая смотреть Мартину в глаза. — С ним все будет в порядке, ведь у него осталась я.
— И бабушка с дедушкой.
Синди внутренне сжалась.
— Разумеется, — наконец откликнулась она.
Да, Дороти и Квентин считают его своим внуком. Но захотят ли они видеть его после того, как узнают правду?
По крайней мере, у него есть мать, подумала Синди. Я всегда буду рядом с ним.
— Значит, мальчик потерял отца, а ты к тому же хочешь лишить его общения с бабушкой и дедушкой. — В голосе Мартина звучало осуждение. — Ты подумала о них, Синди? Они потеряли единственного сына, а теперь ты отнимаешь у них внука. И дочь. Они давно считают тебя своей дочерью.
Синди тупо уставилась на свои руки. Дороти тоже говорила ей, что она им дороже родной дочери. Но она должна уехать. Не потому, что ей этого хочется, а потому, что так велит совесть. Она не может продолжать купаться в их любви и внимании, не имея на это морального права, не может и дальше поддерживать их заблуждение о том, что ее малыш — плоть от плоти их сына. Ведь она собиралась уйти от Теодора еще до его гибели!
С другой стороны… Дороти и Квентин полюбили и приняли ее как дочь задолго до того, как она стала женой их сына. И они очень привязаны к внуку. Что, если отъезд Синди окажется для них еще более тяжелым ударом, чем правда о рождении Эдвина? Особенно сейчас, когда их горе так свежо. Пусть это и не сын Теодора, но другого внука у них нет и не будет… К тому же Мартин, его настоящий отец, им племянник… Он сын старшего брата Квентина и двоюродный брат Теодора.
Синди подняла глаза.
— Я не собираюсь отнимать Эдвина у его бабушки и дедушки, — прошептала она, чуть не плача. — Я ведь не покидаю Австралию — всего лишь переезжаю немного ближе к Мельбурну.
Синди не стала говорить, что уже очень давно решила уехать как можно дальше от Джейсон-Крика. Конечно, лишать Дороти и Квентина возможности навещать Эдвина было бы жестоко. Но если она перед отъездом скажет им правду, то тем самым нанесет еще более беспощадный удар…
И потом, если она признается, что Эдвин — не сын Теодора, они мгновенно догадаются, кто настоящий отец мальчика. Наивно думать, что ей удастся скрыть его имя. Все прекрасно помнят, что пять лет назад она была безумно увлечена Мартином. Тогда ей казалось, что и он любит ее…
Нет, она не может ничего рассказать! Сейчас не время. Мартин, скорее всего, просто не поверит ей. Он решит, что она заманивает его в ловушку, чтобы заставить остаться в Австралии, с ней. Однажды она уже солгала ему, и Мартин не преминет упрекнуть ее в этом. Неважно, что она сделала это из лучших побуждений. Это было после того памятного дня, который они провели вместе. Когда они в первый и единственный раз были близки… О, как она была счастлива тогда!..
Синди вспыхнула при этом воспоминании. Она тогда солгала Мартину, что принимает таблетки! Правда, в результате этой лжи Мартин, три года спустя снова вихрем ворвавшийся в ее жизнь, легко поверил в то, что Эдвин — не его ребенок. Тогда у нее еще оставалась надежда быть счастливой с Теодором.
Теперь его нет. Но Мартин вряд ли поверит ей, а если даже и поверит, то воспримет это как шантаж. Возможно, он, подчиняясь чувству долга, решит остаться ради Эдвина, но при этом будет чувствовать себя загнанным в угол. Горечь и неудовлетворение будут копиться в его душе. А она слишком хорошо знает, к чему это ведет…
Синди откинулась на спинку кресла и закрыла глаза.
— Я не в силах продолжать сейчас этот разговор, Мартин, — проговорила она. — Ты, наверное, тоже устал. И потом, этот сдвиг по времени из-за перелета. Будет лучше, если ты пойдешь к себе и немного вздремнешь.