Гигантский горный гребень, без начала и конца, откосо суживался, дыбился и уходил все выше, закручиваясь по спирали, как нитка резьбы громадного шурупа, ввинчиваемого в небо, а довольно далеко внизу, под противоестественно большим углом наклона все так же искрилась водная гладь с руслом, — вернее, не руслом, а слегка залитой водою плоской кремнистой полосой, стремящейся подняться вдоль горного гребня.
Мужчины и женщины, и я вместе с ними, продолжали карабкаться на гору, несмотря на то, что все труднее было удержаться на склоне, который изгибался, словно лист Мебиуса; восхождение становилось, несомненно, опасным, однако все до одного, казалось, вознамерились добраться до самого верха во что бы то ни стало; все прониклись безусловной уверенностью, что там, на вершине, облепленной клочками сухой пены облаков, нас ожидает нечто чрезвычайное, нечто совершенно потрясное, сравнимое разве что с Богом.
Впереди меня, чуть повыше, поднималась очень свежая, молодо свежая женщина — причем с чисто женской старательностью и серьезностью поднималась, — и я с сочувствием и почти умилением следил за ее не очень ловкими движениями. А она вдруг оглянулась и очень внимательно и серьезно посмотрела на меня, одной рукой неуверенно балансируя для равновесия, а другой упершись в склон, укутанный, словно мехом, курчавой и мягкой порослью горной черники.
Я с некоторой растерянностью вгляделся в ее близкое лицо и вздрогнул от радости: я догадался, кто она такая и что значит для меня.
И одновременно свет, озаривший ее лицо, показал, что и она догадалась о том же самом; такое безмолвное и стремительное единение.
И сразу же меня охватил острый страх за нее — наше карабканье сделалось безрассудным; кое-кто уже скатывался по склону вниз, и по двое, и по трое, промелькивая, словно оборвавшиеся с веток яблоки, и как только я испугался, в то же самое мгновение и она оступилась, отделилась от гребня и покатилась вниз, упала в воду, и течение быстро повлекло ее прочь вперемешку с другими, отторгнутыми горой.
Еще секунда — и я совсем потерял бы ее из виду, но, осознавая, что она значит для меня, я восторженно и со всей решительностью, уже не думая о восхождении, бросился вслед, плавно скользнув поверх пышной растительности, и, раскинув руки, плюхнулся в прозрачную воду, легкую, словно воздух.
Я сразу нащупал ногами твердое, ровное дно — глубина была небольшая, чуть выше пояса — и, не мешкая, поплыл по течению вниз, не только гребя руками, но и помогая движению энергичными толчками ног. Я уже не терял ее из виду, расстояние между нами быстро сокращалось, и скоро мы уже плыли вместе.
Нас сносило все ниже, река становилась все глубже и шире, течение замедлялось, пока и вовсе не перестало ощущаться. Вода опалово потемнела, настоенная в торфяниках. Снова лес подступил к берегам, и ленивые купы деревьев склонились над нами, словно опахала. Природа вокруг была так тиха, чиста и нетронута, что, казалось, вот мы — я и плывущая со мной — выйдем на берег и будем первыми людьми на Земле, созданной для нас, и познаем и эти прекрасные места, и друг друга — словом, заживем, неразлучно соединенные в основание родов человеческих.
Покинув открытый речной простор, мы углубились в полузатопленный сосновый борок и то ли плыли, то брели по грудь в воде, как-то незаметно, подталкиваемые окружающим нас дневным сумраком, теснее подвигались друг к другу. Водяная масса приятно овевала тело волнообразным чередованием прохладных и теплых слоев. Дно пружинило, словно эластичная сеть, густым переплетением корней.
Двигаясь плечом к плечу и притираясь друг к другу то локтем, то бедром, не нужно было ничего говорить или объяснять. С каждым прикосновением все полнее становилось взаимопонимание, но его пронзительная невысказанность заставляла замирать от смущения, накатывающего, как озноб или удушье, но это было очень хорошо.
Я почувствовал, что руки и ноги, словно от великой усталости, отказываются меня слушаться, и хотел дернуться, чтобы еще раз взглянуть на мою спутницу, но она бесшумно скользнула мне за спину и, пропустив свои руки мне под мышки, легко притянула к себе на грудь, как ребенка, и повлекла на себе дальше.
Послушно вытянувшись, я только смотрел перед собой в воду, где, словно за мерцающим стеклом, ее левая ладонь чудесной морской звездой опустилась и прикрыла мне живот, а пальцы правой руки, опустившейся ниже, нащупали и обвили меня, осторожно, плотно сжимая, выводя из-под кожи всю сокровенную плоть, и наши кровеносные сосуды как будто впились друг в друга, слившись в общем пульсе, а подушечки ее пальцев сначала сдвинулись в щепоть, потом, заиграв, разбежались, словно по телу свирели, — только вместо трепетной нотной вязи из-под ее чутких пальцев вдруг вырвалась и хлестко развернусь нитка жидкого жемчуга, и перламутровые горошины потянулись за нами длинной чередой, пропадая в матово-медовой толще воды.