Долго Андрей Данилович робел, терялся перед ней, бормотал невесть что, пытаясь поддерживать разговор, по-мальчишески краснел от этого бормотания и еще больше терялся, но вот как-то гуляли они по городу, проходили мимо кинотеатра, и он — только ради того, чтобы просто молча посидеть с ней рядом, — предложил:
— Посмотрим, может, кино?
— Да ведь билетов не купим, — ответила она.
Усадив ее на скамейку в небольшом сквере с желтыми дорожками, низко подстриженными кустами акации и с сухим, без воды бассейном, он пошел в кинотеатр. В зале от касс до самых дверей тянулась очередь. Он пристроился в конце и тут услышал:
— Товарищ военный, берите билет.
Говорила красивая женщина, вторая в очереди. Высокая, она стояла, чуть прогнув спину и подняв грудь, словно голову ее тяжеловато оттягивали уложенные на затылке темные волосы.
Он шагнул к кассе.
— Берите, берите, — повторила женщина.
Люди в очереди потеснились и освободили проход к квадратному окошечку, глубоко запавшему в толстую стену. Покупая билет, он увидел, как женщина стрельнула искоса на него глазами, заметил внимание окружающих и внезапно будто заново обрел свой высокий рост, услышал на груди легкий звон орденов, ощутил на плечах капитанские погоны. Радостно сказал:
— Спасибо! — и весело зацокал подковками сапог по кафельным плиткам пола.
Алла Борисовна удивленно поднялась навстречу.
— Так быстро…
Он подошел и крепко взял ее под руку. Рука ее деревянно напряглась под его ладонью. Глаза широко открылись и затуманились. Притихшей, отрешенно блуждая по толпе взглядом, стояла она в фойе перед началом сеанса, но когда зазвенел звонок, вдруг близко придвинулась к Андрею Даниловичу, тихо, взволнованно засмеялась и шепнула:
— А на вас женщины смотрят.
4
Осенью его выписали из госпиталя и направили командиром батальона в запасной полк, формировавшийся в лесу, километрах в ста от города. Дни долго стояли ясными, небо было стеклянно-прозрачным, а воздух свеж и сух. Жил он в землянке. Багровые листья, опадая с деревьев, заваливали ее сверху, и землянка выпирала из пожухлой травы пламенно-красным бугром.
Ближе к зиме, когда лужи возле солдатского умывальника на вытоптанной до голой земли поляне стало затягивать по утрам паутинно-тонким льдом, Андрей Данилович узнал, что полк скоро уходит на фронт.
Взяв на два дня отпуск, он поехал в город прощаться. Погода испортилась с вечера, и на вокзале, едва он вышел на перрон из духоты переполненного вагона, его обдало мозглым холодом. Дул ветер и падал сырой, с дождем, снег. В знакомом подъезде было грязно и сумеречно, запыленная лампочка почти не давала света, и не понять было, вечер ли на дворе или пока день. Дома была только Алла Борисовна. Она открыла дверь, впустила его в комнату, а сама забралась с ногами на диван и закутала плечи старой шерстяной шалью.
— Сводки с фронта опять плохие, — сказала она так, будто он не мог знать этого, и пожаловалась: — От брата давно нет писем.
Она часто пошвыркивала носом и выглядела замерзшей и обиженной. Лицо ее посинело от холода.
Комната, действительно, выстыла: чугунная печка «буржуйка» с длинной, углом изогнутой трубой, выходящей на улицу через забранную листом железа форточку, чадила, но грела плохо.
— Что же она так вяло горит? — кивнул он на печку. — Растопить бы надо.
— Ах, да топила я ее, топила… Так ведь не горит.
У печки стояло ведро с углем. Уголь мелкий, почти порошок, такой может разгореться разве что на сильном огне. Открыв дверку, Андрей Данилович заглянул в беловатое от дыма нутро печки и усмехнулся: она накомкала туда бумаги, подожгла ее, сверху насыпала уголь. Вот и чадит «буржуйка», не греет.
— Дрова у вас есть? — спросил он.
— Есть немного. Там… В ванной. Поленья какие-то сучковатые, и топором их не расколоть, и в печку они целиком не влазят.
— Ладно. Как-нибудь справлюсь.
Настругав щепы, он соорудил из нее над бумагой шалашик. Водой из кружки опрыскал уголь в ведре и подбрасывал его на огонь мелкими порциями. Круглые бока печки скоро зарумянились и стали словно прозрачными. Потом зарделась и труба. Андрей Данилович открыл дверцу. Стена комнаты и черный комод бордово осветились, краснота с трубы и с боков «буржуйки» опала, и сразу стало теплей и суше.