— Пришел и попросил: поменяй дом на квартиру в центре. За язык я тебя не тянул? Так или не так?
— Так, так… Все так, — засмеялся Андрей Данилович. — А чего это ты спрашиваешь?
— А вот и то… Давай смотри — подходит место или нет. Если нет — скажи. Найдем другое, хоть завтра перебирайся, только уже само собой подальше от центра.
— Да место-то хорошее… — протянул Андрей Данилович.
— Опять за свое. Отвечай без мычания, членораздельно — подходит или нет.
— Я же сказал, что хорошее место. Подходит.
— Ну и слава богу. Поехали, — сказал председатель и суховато, по-деловому добавил: — Дом должны сдать в октябре.
Подобрав пальцами полы пальто, он пошел на носках по вязкой жиже. Сел за руль и нетерпеливо крикнул:
— Поехали, что ли?! Некогда же!
— Ладно, езжай один. Езжай, — махнул рукой Андрей Данилович. — Я пройдусь.
Постояв еще на краю котлована, он вздохнул и сковырнул носком ботинка запорошенный снегом ком глины. Глина шлепнулась в лужу, и по желтой воде прошла рябь.
Андрей Данилович поежился, сунул руки в карманы пальто и отошел, стал огибать строительную площадку по узкому деревянному тротуарчику, поднятому вдоль забора над землей. От тяжеловатого шага его на тротуарчике гнулись доски.
Улица за забором вела к площади. В конце ее, выходя на площадь фасадом, стояло большое здание, облицованное у фундамента полированным гранитом. Он пошел в ту сторону, опустив плечи и пригорбив спину, пропустил переполненный троллейбус, выворачивающийся на площадь. Троллейбус сыпанул «удочками» в сырой воздух бледные искры, и на мокрый асфальт упали безжизненные синие отсветы.
По углу дома с другого края площади спускались крупные буквы: «Кафе». Андрей Данилович зашагал быстрее, толкнул дверь кафе, прошел внутрь и сел у окна за мраморный столик, а когда возле него появилась официантка в белом переднике, с белым же кружевным воротничком на строгом черном платье и нацелилась в блокнот остро отточенным карандашом, он попросил коньяку.
6
Гостей ждали к обеду, и теща, проснувшись чуть свет, захлопала на кухне крышками кастрюль — проверяла, взошло ли тесто. Встал и Андрей Данилович, умылся, сжевал, не садясь за стол, бутерброд с оставшейся от ужина котлетой и выпил стакан холодного чаю, катая во рту языком кусок сахара.
Теща потыкала пальцем в таз с выпиравшей, вздувшейся квашней — тесто резиново потянулось за растопыренными пальцами. Довольная, она вытерла руки передником и попросила:
— Слазил бы, Андрей, в погреб за яблоками и вареньем.
— Ладно, — ответил он.
У порога Андрей Данилович скинул мягкие домашние тапки и сунул голые ноги в старые калоши. Вышел, крепко пристукивая задниками калош, в сени.
Сквозь небольшое окошко в сени сочился блекло-сиреневый свет, и все здесь отсвечивало голубизной: отштукатуренные стены, старый стол с прикрученными слесарными тисами, деревянный ларь для муки и крупы и даже разобранный велосипед.
Он вышел на крыльцо. Прохладный утренний воздух приятно защипал ноги.
От дверного хлопка вскинулся в курятнике петух и хрипло закричал:
— Ку-ка-ре-ку! — и сразу с шеста запрыгали куры, заклохтали, замахали крыльями, вздымая в воздух пух и перья.
Там, в курятнике, включили, похоже, мощный вентилятор.
Под крышей завозились воробьи. Один, точно сорвавшись спросонок, мелькнул серым комочком мимо лица Андрея Даниловича, но у земли расправил крылья и по-утреннему легко взлетел вверх. Остальные восторженно загалдели вслед, зачирикали. Воробей вернулся и сел, выпячивая грудку, на забор.
Андрей Данилович засмеялся, махнул в его сторону рукой и щелкнул пальцами.
— Загордился?
Воробей покосился на него и боком-боком заскакал по деревянным зубцам забора.
Весело стало от этой забавной кутерьмы, и Андрей Данилович, хлопая слетавшими калошами по ступенькам, сбежал с крыльца и завернул в сад. Отстранив тяжелую ветку, он вошел в тень груши; грудь его поднялась, выгнулась, наполнилась воздухом, голова закружилась от свежести, а от запаха влажной земли задрожали ноздри.
Под грушевым деревом стоял еще вязкий сумрак, словно сюда пряталась от солнца ночь, и то окно дома, что затенялось ветками, казалось бездонным и темным, как омут. Ох, и великолепной же выросла груша, просто не налюбуешься на ее красу и мощь — ветки ее плотно ложились на крышу, теснили ближние деревья, гнули вершины яблонь; как хорошо, что он не срубил грушу, не подрезал ее крону — пусть дает она меньше плодов, зато летом много будет под ней тени, покоя. Дни стояли теплые, в земле сохранилось много влаги, и дерево зазеленело с необычной силой, зазеленели даже старые, вовремя не обрезанные плодухи, и даже толстую кору на изжелта-белом, точно восковом от спекшейся прошлогодней известки, стволе местами пропороли острия листочков.