— Ой, да не хочу я в деревню, — из глаз ее брызнули слезы. — Чего я там не видела-а… И не гоните меня, пожалуйста, не уговаривайте.
— Ладно, ладно. Никто тебя не гонит. Сама решай.
На собрание он, конечно, опоздал, вошел в зал на цыпочках, отыскал глазами свободное место и неуклюже пробрался к нему, задевая ногами колени людей. Сел и притих, подпер кулаком щеку. Выступал секретарь партбюро, плотный, средних лет инженер с широкой грудью. Говорил дельно, но знакомо. Город всегда помогал селу… Укреплять сельскохозяйственное производство партия посылала лучших людей, и тем более нетерпимо сейчас, когда наметился новый подъем в сельском хозяйстве и там требуется все больше и больше специалистов, что отдельные агрономы, ветеринары, механизаторы окопались в городе… Потом выступали другие и тоже говорили правильно, выказывали понимание стоящей задачи. Государство затрачивало на обучение специалистов деньги, надеялись на людей, а они, выходит, плюнули в лицо народу… Слушая, он тихо покачивал головой, соглашаясь, но думал, что в ответ на эти правильные речи Верочка залилась бы слезами и сказала: «Ой, не хочу я в деревню…» И попробуй убеди ее. Да и нужно ли убеждать? Какой толк из нее выйдет, если не тянется она душой к селу? Нет, убеждать… надо. Молодая она, жизнь в этом возрасте кажется бесконечной, и невдомек ей, что жизнь не так уж длинна и легко разменивается на мелочи. Разменяешь, спохватишься — кусай тогда локоть… Но убеждать надо как-то не так, по-другому. А как? Он этого не знал, но его подмывало высказаться, и он, подняв руку, попросил слова.
Подойдя к установленной на столе трибуне с большим выпуклым гербом, Андрей Данилович оглядел сидевших в зале. Лица у всех были скучноватые и равнодушные. Понятно — далекий от заводских интересов решается сейчас вопрос, вот и проходит собрание вяло.
В памяти встало заплаканное лицо Верочки, и он сказал:
— Удивительно, почему село некоторых людей так отпугивает. Непонятно мне, ей-богу. Сам я в деревне вырос, так иногда начнешь вспоминать и, честное слово, кажется, что это было самое лучшее в жизни время. Но вот сидят себе специалисты в городе, бумажки всякие подшивают. А их же ждет настоящее дело, тем более что специалисты там позарез нужны. Да что говорить — сами знаете, все ведь газеты читают. Исправлять положение надо.
Главный технолог завода, сидевший в первом ряду, скептически усмехнулся:
— Сейчас. Проголосуем — и исправим.
— Кто знает, может быть и исправим, — запальчиво ответил Андрей Данилович. — Один понимающий человек может в колхозе все перевернуть. Я это знаю, как бывает, часто в подшефный колхоз езжу. Только там, наоборот, председатель — бывший горожанин, а никакой не специалист работает. Так, знаете, нахватался верхушек и таких там дров наломал, ай-яй-яй… Как приезжаю туда, так мы с ним часа по два спорим.
— Правильно, надо, надо учить председателей колхозов уму-разуму, — усмехнулся технолог. — Хотя бы и наездами.
Из задних рядов донеслось:
— Андрей Данилович у нас известный спорщик на эти самые темы. Особенно если про сады речь пойдет.
— У него даже книга есть старинная, как библия. Там все про село написано.
Зал ожил. Разговор неожиданно свернул с официального пути, и люди были довольны разрядкой. Технолог на первом ряду сказал:
— Так если он такой опытный, пусть и поднимает сельское хозяйство.
Андрей Данилович хмуро посмотрел на него.
— А что? Я хоть и не специалист, не агроном там, не ветеринар, но землю чувствую, понимаю.
— Вот-вот… — кивнул технолог.
— …в деревне родился и вырос, — неожиданно для себя продолжил Андрей Данилович и, помедлив, поежился, как ныряльщик на незнакомом месте: глубоко ли там или под водой камни? — В общем, если надо, то прошу партийное собрание рекомендовать меня на работу председателем колхоза… В отстающее хозяйство.
Позднее, вспоминая мгновенно установившуюся тишину в зале, и себя, стоящего около трибуны, он поражался, как прочно, намертво, на всю жизнь, ухватила память отдельные детали.
Директор завода, пристроившийся в кресле у двери, зло дернул щекой, но не пошевелился, как сидел, тяжело втиснув тело в узкое кресло, так и остался сидеть, только глаза гневно сверкнули из-под наклоненного лба да еще покраснели лицо и шея. А у секретаря парткома глаза стали веселыми, лицо посветлело. Еще бы — так неожиданно облегчил им агитацию. Секретарь поднял руки, нерешительно подержал их в воздухе, косясь на директора, а затем твердо ударил ладонь об ладонь.