Похрустывая новыми сапогами, рассыпая орденами мягкий звон, догонял он ее за госпиталем и брал под руку.
Ночью снова открывал в палате окно, смотрел на город, на звездное небо, и жизнь впереди казалась большой, бесконечной, наполненной глубокого смысла (войну он не принимал во внимание, не верил, что его могут убить).
Прошло больше двадцати лет. И вот…
Андрей Данилович завозился на кресле, и парикмахер спросила:
— Беспокоит?..
— Нет, нет… Так я, — волосы потрескивали под жалом бритвы, но бритва ходила по лицу неощутимо, легко.
…У госпиталя он больше не был: не хотелось воспоминаний. А на стройку зачастил — не проходит и двух недель, как едет посмотреть на дом. И сам не знает — зачем? Едет, старается представить, насколько выросли стены, но всегда оказывается, что поднялись они повыше, чем он предполагал. Домой возвращался хмурым, усталым.
— Освежить? — спросила женщина.
— А-а?.. Да, да. Освежить… Лучше «Шипром».
Одеколон покалывал кожу. Она отерла его лицо салфеткой, и Андрей Данилович открыл глаза. Морщины па лбу распрямились, стали не так заметны, а лицо побелело, словно от бритья и одеколона с него сошел загар. Вставая, увидел в зеркало, как к женщине подошел парикмахер-мужчина в распахнутом халате.
— Ольга Александровна, одолжите бритву, — попросил он.
Она выдвинула из стола ящичек.
— Берите. Все тут.
В ящичке лежал набор бритв с разноцветными ручками. Парикмахер выбрал одну и сказал:
— С легким сердцем вы всегда выручаете, поэтому и бреют ваши бритвы отлично. А вот я как-то у Осиповой попросил, так работать невозможно: елгозит по лицу клиента и все тут. Видно, жаль ей бритву-то было давать.
— Любить, Коленька, свою работу надо, да за инструментом следить, — усмехнулась женщина. — Вот и не будут бритвы елгозить.
Прохлады к вечеру не прибавилось, небо на закате было красным, и улицы казались розовыми. У машин на поворотах загорались ветровые стекла. Дома нагрелись за день, от стен пахло жаром… Кран на строительстве, позванивая, легко поднимал с земли штабели белых кирпичей — уже на уровень четвертого этажа. Кирпичная укладка огненно бордовела наверху, словно накалялась в отсвете заката; каменщики поспешно — будто боялись обжечь пальцы — хватали кирпичи, бросали на такой же пламенеющий слой раствора, постукивали по ним рукоятками мастерков.
Не останавливаясь у забора, Андрей Данилович обогнул дом по твердой изрытой земле. Возле проема будущего подъезда стоял молодой рабочий в спецовке и с серыми засохшими каплями раствора на носу и щеках.
Подойдя к рабочему, Андрей Данилович молча поглядел наверх и по сторонам. Спросил:
— Здесь работаешь?
— Допустим — здесь. А что?
— Да так… — вяло пожал он плечами. — Квартиру дают, вот и пришел посмотреть.
— А-а… Глядите, глядите, — снисходительно ответил тот, снял с руки большие рукавицы и похлопал ими, вздымая пыль. — Закурить не найдется?
Взял из пачки папиросу и спросил:
— На каком этаже квартиру дают? Покажите. Отделаем, как конфетку.
— Не знаю, — ответил Андрей Данилович.
За забором стройки, во дворе квартала, играли в волейбол. Людей не было видно — только слышались тугие удары да по кривой над забором взад-вперед ходил мяч.
— Интересно, а с материалами у вас как? — спросил Андрей Данилович.
— Да как… Всяко. Но в общем — не жалуемся. Хватает.
— А горячую воду сразу подведут? Газ? Или потом наканителишься?
— Сразу. Все сразу — и газ, и ванна тебе… Грей кости хоть каждый день.
— Значит, сразу? Та-ак… В срок-то, поди, не уложитесь?
— Почему это не уложимся? — рабочий бросил окурок под ноги и носком ботинка ввинтил огонек в землю. — Будь спок, папаша, не волнуйся: все будет в норме. Идем с опережением графика, в три смены вкалываем.