Он вернулся и зло схватил трубку.
— Да ты что, в самом деле, пристал ко мне? Все же ясно! Сказано — дуй в общежитие! Жди!
Услышал удивленный голос жены:
— Кто это? Ты, Андрюша?
— Я. Кто ж еще? — успокаиваясь, буркнул он.
— А почему кричишь?
— Тренируюсь… Скоро у нас профсоюзное собрание будет, и я голос ставлю.
Жена засмеялась там, в другом конце города — в кабинете клиники. Потом спросила:
— А знаешь, почему я тебе звоню? Не догадываешься?
— Понятно… Соскучилась по любимому мужу.
— Это само собой, — опять рассмеялась она. — Но есть и еще причина.
— Дальше мое воображение не срабатывает. — Плотней прижимая трубку к уху, он совсем упрятал ее в больших ладонях. — Так в чем дело?
Она ответила с ликованием в голосе:
— Докторскую мою утвердили. Вот… Сейчас только узнала.
— Ну-у!.. Здорово! Хотя, впрочем, я не сомневался, что утвердят. Знал заранее.
— Тебе бы моим оппонентом на защите быть, так меня, думаю, сразу бы и в академию выбрали, — сказала она и, помолчав, продолжила уже другим тоном, нарочито пугающим: — Вот и все мои хорошие новости. Осталось сообщить ужасные. Твоим угодьям, отец, угрожает большая опасность.
— То есть?
— Как же… Пока о присуждении мне докторской степени знаю только я да еще ты, но скоро узнают все и, стало быть, нагрянут к нам гости. Чем будешь встречать?
— А-а… Вот ты о чем. Это, знаешь, не служба, а службишка. Можешь не беспокоиться: встретим во всеоружии, — с легкой усмешкой над собой он подумал, что и дома, похоже, выполняет обязанности зама по быту. — Не оскудели еще мои запасы в подполе.
— Вот и хорошо. В твоих талантах я, кстати, тоже не сомневалась, — польстила жена. — Теперь вот что, Андрей… Скажи, как с домом?
— А что с домом? — он не сразу понял, о чем она спрашивает, и пожал плечами. — Дом, как тебе должно быть известно, стоит на месте. Крыша не течет, окна не выбиты… Вполне готов дом к банкету.
— Но я же не о нем спрашиваю. Ну… Не о нашем же доме, а о том, куда мы переезжать собираемся. Как там? Что слышно?
Андрей Данилович нахмурился.
— Да ничего не слышно. Строится. Ты же знаешь?
— Ах, Андрюша, разве ж так можно? А вдруг его скоро заселять будут?
— Очнись, профессор. Ведь дом по плану только в октябре сдавать должны.
— Это по пла-ану… — протянула она. — А может, и раньше построят. Кто знает? Возьмут — и построят.
Андрей Данилович зажмурился и потряс головой. Захотелось бросить трубку или накричать на жену — ну зачем она бередит свежую рану, не к месту напоминает о доме, — но он сдержался и сказал:
— Разве что ради тебя только…
— Ты не смейся, Андрей. Лучше съезди и посмотри.
— Да зачем мне туда ехать, в самом деле? Что я там не видел? Балки, кирпичи? Так спасибо — я этим и на работе по горло сыт. Тащиться через весь город… А за ради чего?
— Ну, съезди, Андрюша… Посмотри. А? Ну, я прошу.
— Да ты что, ей-богу!
— Ох уж, Андрей, не можешь сделать, когда просят. Ну, съезди. Чего тебе стоит? А мне будет спокойнее.
— Вот ведь…
— Ну, Андрюша…
— Ладно, ладно, — не выдержал он. — Съезжу. Только не сегодня. Выберу время вот — и съезжу.
— Конечно… Как тебе удобней. Я же не говорю, что обязательно сегодня. Как удобней… Ну, пока. Целую.
Возле уха часто запикало. Андрей Данилович слушал мелкие неприятные гудки и болезненно морщился, пока не догадался утопить рычажок телефона.
В приемной он хмуро сказал секретарше:
— Появлюсь где-то после обеда. Не раньше.
Спустился на улицу, молча кивая встречавшимся людям, и с потемневшим лицом, все еще хмурясь, зашагал к проходной, но тут неожиданно увидел, что акации по бокам дороги остро встопорщились молодыми листочками, и в удивлении придержал шаг. Как же он не заметил листочки утром? Всегда вот так у него получается. В саду он бывает почти каждый день и, вроде, все подмечает; видит весной, как курится, парит, оттаивая, земля, а если приложит к земле ладони, то и ощущает, как она набухает, дышит, живет, и кажется, даже улавливает глубоко под почвой журчание и звон ручьев, речь земную, понимает ее и уже наперед знает, когда пора делать прививки, когда лопнут на деревьях почки, а тут вот проглядел. Как же так?
Потянувшись через кювет, он осторожно сорвал с куста клейкие листочки, потер их в руках и сунул лицо в пожелтевшие ладони. Свежий запах затеребил ноздри горечью.