К речке спустились тихой, засаженной тополями улицей с земляными тротуарами.
С берега на небольшой островок, где стояли дощатые домики купален, был перекинут узкий, в три доски, мостик с туго натянутой по бокам веревкой вместо перил. Под тяжестью их тел мостик прогибался, и в щели между досками фонтанчиками брызгала вода.
Раздевшись, Булычев, по-стариковски кряхтя, придерживая у резинки широкие трусы, сошел с травянистого берега в речку, поплескал воду себе на грудь, поежился, зашел глубже, зажал пальцами нос и уши, зажмурился и окунулся.
Вынырнул и забасил:
— Ай, хорошо. Ну и хорошо.
Андрей Данилович прошел по скользким, хлюпающим мосткам купальни, постоял, покачиваясь, на утопавшем конце доски и нырнул, упруго оттолкнувшись, вытягивая вперед руки. Плавал он долго и шумно.
После купания они молча сидели на траве, спустив с крутизны берега ноги. Воздух холодел, и становилось зябко, но они не спешили одеваться. Покоем веяло от небыстрой в этом месте речки, и лицо у Андрея Даниловича разгладилось.
Смутно понимая, что Александр Васильевич просто-напросто попытался успокоить его, как ребенка, и ушел от большого разговора, потому что неизвестно, куда бы этот разговор завел, а может быть, и потому, что жалел его, он все же думал:
«А и правда, если посмотреть на все с этой стороны…»
Так думать было легче: вновь обреталась душевная слаженность.
А профессор сидел, положив руки на голые колени и, казалось, пристально всматривался в другой берег, в дома, сбегавшие по нему к реке.
9
С грушевого дерева да и с яблонь начали понемногу срываться плоды. Еще не вызревшие, тугие, они тяжеловато падали в траву, откатывались в стороны от стволов — на дорожки и к дому; куры в курятнике волновались и сотрясали клювами проволочную решетку — рвались в сад.
Для всей семьи куры во дворе были блажью, нелепой затеей, и вот уже многие годы Андрей Данилович вел из-за них негромкую, без особых споров, но упрямую войну с домашними. Жена стыдила его, уговаривала от кур избавиться. Дочь, едва подросла, как встала на ее сторону — она вообще была влюблена в мать — и презрительно называла курятник «зверинцем», а теща, поначалу ухаживавшая за курами, в конце концов наотрез отказалась их кормить. Тогда он сам стал задавать курам корм — взвалил себе на плечи еще одну заботу. Но трогать птицу по-прежнему не разрешал: ему думалось: убери курятник — и двор скучно опустеет, будет выглядеть сиротски.
В это лето из всех кур в курятнике на яйцах сидела только белая с рыжим хохлатка. Она выпарила шесть цыплят. Чуть подросшие, но еще желтоватые, с яичной желтизной на точеных клювах, они потешно бегали за решеткой, наскакивали, храбрясь, друг на друга грудками, драчливо махали короткими куцыми крылышками.
Собравшись уже на работу, Андрей Данилович задержался возле курятника. Смотрел на цыплят и гадал:
«Пять петухов и одна курица. Или нет — четыре курицы и два петуха».
Его злило, что он не может вот просто так, с первого взгляда, определить цыплят. Умел же раньше! Пристально вглядываясь в них сквозь решетку, он присел на корточки и почмокал губами: «Тю-тю-тю…» Выпрямился и сердито топнул ногой.
«Петухи… Пять петухов!»
Тотчас снова засомневался, потер ладонью лоб, а потом выдохнул: «А-а!» — и вышел за ворота, направился скорым шагом в сторону трамвайной остановки, но вдруг повернулся и подошел к дому с голубыми оконными рамами.
Забарабанил концами пальцев по стеклу.
Калитку, громыхнув засовом, открыла молодая женщина.
— Скажи-ка, Надежда, мать у тебя еще не уехала в деревню? — спросил Андрей Данилович.
— Гостит пока.
— Попроси ее, пусть посмотрит, кто у меня в курятнике вылупился.
Оставив калитку открытой, женщина вернулась в дом и скоро вышла с высокой старухой. Они заспешили за Андреем Даниловичем.
Возле курятника женщина засмеялась.
— Да ну вас, право. Я уж думала — крокодил какой. А это же цыплята.
— Сам знаю, что цыплята. А кто? Петухи, куры?
Старуха нагнулась, держась руками за поясницу. Лицо Андрея Даниловича настороженно застыло.
— Да вот, думаю… — сказала она. — Те вон, четыре-то, кочеты, а две — курочки.
— Точно это? — нахмурился он.
— Дык ведь стара уж я стала, плохо вижу…
— А-а! — обрадовался Андрей Данилович. — Так бы сразу и сказала. Пять петухов здесь.
— Ой, нет, — деревянно сгибая поясницу, она наклонилась ниже. — Две-то курочки. А те — да. Те — петухи, четыре-то.
— Вот как. Гм… Ну, ладно — спасибо на добром слове, — простился он с ними сухим кивком головы.