Волков подошел ближе, но Филин даже не пошевельнулся.
Голова старика покачивалась, а на затылке, у самой шеи, выпирала кость. Плечи его словно съежились, стали сухими, узкими.
Старым и жалким показался Волкову Филин. И было досадно на себя за то, что побаивался его утром, ждал от него чего-то жестокого, страшного.
«Скис старик», — подумал он.
Да и как не скиснуть. К концу подходит его жизнь. А что впереди? Пока колония… А дальше? Ну, выйдет он на свободу, а там у него ни кола, ни двора, ни родных, ни семьи… Где умирать станет?
Волков присел на скамейку, дотронулся до старика.
— Филин.
Старик пошевелился, искоса взглянул на него.
— А-а… Я думал, ты уж там, — махнул он рукой в пространство.
— Да справку жду.
— Справку ждешь? Дождешься.
Снова опустил голову, словно ему было трудно держать ее. Волков смотрел на его одрябшую щеку. Кожа на ней собралась в морщины, и в складках терялся, становился почти незаметным застарелый шрам от бритвы.
«Да, сдал старик», — подумал он, а вслух сказал:
— А я в промзоне был.
Захотелось рассказать Филину все, что он видел там. Заговорил сначала медленно, подыскивая слова, потом быстро и сбивчиво, рассказал о дождевальной машине, о ручьях, о радуге, вспыхнувшей вдруг у самой земли. Склонился, показывая, как низко играла радуга, широко взмахнул рукой — вот она как распахнулась…
Филин понуро слушал, а голова его мелко покачивалась от плеча к плечу. Непонятно было, то ли она покачивается просто так, оттого, что у старика такая болезнь, то ли он не соглашается с Волковым.
Волков замолк, посмотрел на него. Филин сидел все так же сгорбившись, покачивая головой.
— Кончил? — наконец спросил он.
Голос прозвучал глухо, словно звуки уходили в раскрытый ворот его ватника и глохли под ним, на груди.
— Ну, кончил…
— Дурак! — старик резко вздернул голову, и в упор на Волкова глянули его круглые, в красных веках глаза. — Купили…
— Что ты, Филин? Кто кого купил?! — вспыхнул Волков.
— Чекисты… Тебя…
Шрам на его щеке дернулся, верхняя губа приподнялась, и знакомое выражение, будто старик ощеривается, перекосило его лицо.
— Да, купили! — жестко продолжал он, не дав Волкову вымолвить и слова, придвинулся к нему, положил на колено руку, и голос его сразу осел: — Отколоть они хотят тебя от нас, чтобы ты авторитет потерял среди воров. А потом иди, ищи работы… С двумя судимостями…
Он усмехнулся, подобрел лицом.
— Эх ты… Ни нашим ни вашим…
Волков сбросил его руку с колена.
— Вот ты куда гнешь, старик… Все за старое.
— Тебе же глаза открыть хочу. А то они замазаны.
— Старая, Филин, песня, — устало проговорил Волков. — Слышал уже.
— Старая, да поется по-новому.
— А я думал… — начал было Волков, но не докончил, вздохнул. — Ну, да ладно… Без тебя решу, Филин, что делать буду.
— Смотри… Вспомнишь потом, да поздно будет. Локоть кусать станешь.
— Грозишь? — сузил Волков глаза.
— Предупреждаю…
Старик усмехнулся, встал, медленно расправил плечи.
— Вспомнишь меня еще, Волков. Не раз вспомнишь…
Пошел, шаркая большими ногами, стараясь держаться прямо. Волкову захотелось крикнуть ему вслед обидное. В голове завертелось длинное слово, вычитанное в какой-то книге. Но даже в уме он его не мог произнести правильно. Наконец, когда Филин уже подходил к углу барака, он вспомнил слово, крикнул:
— Анахронизм!
Посидел, не шевелясь, повторил тихо:
— Анахронизм, — и неожиданно подумал: «А, может, Филин и прав немного… Две судимости…»
Тут же отогнал эту мысль. Да нет, ерунда! А может… Ничего не может — выдумывает все Филин. Хочет, чтобы и он таким же стал. Не выйдет…
Обед закончился. Из столовой, галдя, толкаясь в дверях, выходили люди в потрепанных старых спецовках. Вышли, постояли около дверей, столпившись, покурили, поплевались, бросили окурки в большую бочку и стали расходиться.
Площадка опустела: наступил короткий послеобеденный отдых…
Позже всех из столовой вышел электросварщик Крутилин, рабочий из бригады Волкова. Постоял один, щурясь от солнца, как и все, покурил, бросил окурок в ту же бочку с мутной, взбаламученной дождем водой и наискось пошел по площадке. Руки его торчали из рукавов обожженной электросваркой куртки: куртка была ему мала. Он широко размахивал ими, высоко поднимал ноги, шел прямо к магазину напротив.
А Волков все сидел, бездумно, покойно. Сидел и лениво ковырял засохшую, плотную мозоль на ладони.
Палец скользнул, ноготь подцепил мозоль, и в руку ударила боль. Впрочем, она и прошла сразу. Волков посмотрел на ладонь. На ней выступила маленькая светлая капелька крови.