Были и другие концерны, заводы и фабрики, где работали остальные люди, однако, все они были подчинены и монополизированы. Главы Корпорации руководили каждым их действием, так что их можно было назвать лишь дочерними предприятиями. Или как там это вообще называлось.
Средний рабочий имел доход в пять тысяч баллов. Десять литров воды стоили четыреста баллов. Дальнейшие рассуждения о благополучии населения Гидрокса излишни.
Средний рабочий Корпорации зарабатывал три тысячи баллов. Удивительно? Вовсе нет, потому что при этом каждый из них получал по сто литров воды ежемесячно. Воду можно было забирать с собой в канистрах – главное было не попасться по дороге каким-нибудь бомжам или отбракованным. В результате актов грабежа каждый месяц умирали тысячи работников Корпорации. Никаких расследований не проводилось – за стенами в очередях теснились миллионы желавших занять освободившиеся места, а жизнь ценилась настолько низко, что о погибших уже никто не думал.
Существовал особый класс детей. Они отбирались еще в больницах, сразу после родов. Через каждые двадцать лет десять тысяч идеальных младенцев по пятьдесят процентов каждого пола получали возможность жить в стенах Корпорации, получать образование и занимать руководящие должности. А самое главное – пить, сколько захочется и купаться под душем. По крайней мере, их родителям говорили именно это.
Мою маму звали Маль, и она работала в пределах Корпорации только потому, что когда-то ей посчастливилось родить идеальную девочку. Меня зовут Хельга, и я попала в третий класс отмеченных.
Мама работала уборщицей, и ее заработок составлял две с половиной тысячи баллов и сто литров воды. Она жила в городе, и поэтому ей приходилось возить воду тайком – она проносила ее в маленьких бутылках, которые раскладывала под одеждой. К слову сказать, во время работы они пользовались тоже только этой водой – никаких поблажек со стороны начальства не было. Поэтому до дома доезжала только половина всего количества воды, если не меньше. С одной стороны маме было даже проще, что я жила и воспитывалась в стенах Корпорации.
В наш корпус она приходила каждый день – родителям разрешалось проводить с отмеченными по два часа ежедневно. Мама использовала каждую возможность и наведывалась ко мне. Я до сих пор помню те часы, которые мы проводили в белой комнате, в которой не было никакой мебели – только одни ковры и большие окна без занавесок. Почему там было так пусто? До сих пор не пойму.
До пяти лет я ни в чем не знала недостатка. Я не страдала от жажды как другие дети и не приучала себя к грязной одежде. Я, как и другие отмеченные из моего класса, жила в хороших условиях, и так могло бы продолжаться еще очень долго, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что мы регулярно проходили тесты. Первый назначался в три года. После этого отсеивалась четвертая часть детей. Второй проводился еще через год – нам было по четыре. По завершении тестирования оставалась лишь половина от первоначального числа отмеченных. Последний тест – в пятилетнем возрасте – оставлял в стенах Корпорации четвертую часть детей. В эту последнюю часть я попасть не смогла.
Маму понизили до чистки туалетов, а я отправилась домой. Наша общая норма составила пятьдесят литров воды – из ее заработной платы вычитали то, что как считалось, было переведено напрасно за те годы, которые я прожила без пользы, растрачивая бюджетные средства. Ее оклад снизился до двух тысяч баллов.
Женщина, у которой отняли почти все, стала опасной и непредсказуемой. Впрочем, это только то, что известно мне. На самом деле, я уверена в том, что мама могла бы рассказать куда больше.
Женщина без надежды
Девушка была смуглой и низкой, но при этом очень красивой. Ее кожа даже на вид внушала доверие. Не пергаментная хрупкость, а настоящая упругая и эластичная биологическая ткань. Та самая, которая не лопается от первого удара – ее можно было бы вдоволь отхлестать, пока она начала бы исходить кровью. Никон наблюдал за ней постоянно. Ему нравилось даже просто смотреть на то, как она двигается. Серая роба уборщицы ее не уродовала. По крайней мере, он не замечал в ней недостатков.
Надо же, как же это возможно? Это настоящая плоть. Настоящая, живая, красивая и теплая плоть, которая так крепко пришита к костям. Даже кости, судя по всему, были основательными. Затянуть в веревки такие запястья – уже радость. Густые черные волосы можно было бы убрать в узел или просто оставить. Нет, возможно, они закроют лицо, а такие изящные черты прятать нехорошо. Но и отказываться от блестящих волос было бы непростительным расточительством. Ее лучше вообще сечь с двух сторон. Вначале с лица. Потом со спины. Он даже облизнулся. Девушка определенно заслуживала внимания.