Горько все это. И эти пророки Весны Народов. И Карл Маркс. И эти видения братства всего человечества. Так, значит, никак нельзя без гегемонии и без железной руки Властелина? Но что же Властелин? Национальный польский поэт, описывая свое путешествие на Восток, куда он ехал в 1824 году как политический узник царя, сравнивал душу русского народа с гусеницей и спрашивал с тревогой, что за насекомое вылетит из этой оболочки, когда взойдет солнце свободы: «Иль светлый мотылек порхнет, взлетая, иль тьмы исчадье, бабочка ночная?»[24] И до сих пор ничто не предвещает радостного мотылька.
Писатель с бешенством думает о коммунистах на Западе. Что за шуты. Можно им простить их декламации, если это нужно для пропаганды. Но ведь они верят в значительную часть того, что провозглашают о благословенном Центре — и уж это непростительно. Поистине неизмеримо то презрение, которое он чувствует в себе к этим сентиментальным комедиантам.
Несмотря на сопротивление, несмотря на минуты отчаяния, решающий момент наконец наступает. Это может случиться ночью, во время завтрака, на улице. Что-то такое, как бы металлический звук переключаемой шестерни. Но ведь другого пути нет. Это ясно. На всем огромном земном шаре нет другого спасения. Эта вспышка озарения длится секунду, но теперь больной начинает идти на поправку. Впервые за долгое время пациент ест с аппетитом, движения его набирают пружинистость, возвращается цвет лица. Он садится и пишет «положительную» статью и сам себе удивляется, что так легко у него это идет. В сущности, не было причины делать столько шуму из ничего. Он уже — «пережил перелом».
Такая операция не проходит, однако, бесследно. После нее остается какая-то особенная потушенность, выражающаяся во взгляде и в гримасе рта. Это спокойная грусть кого-то, кто отведал плодов с древа познания добра и зла, кто знает, что лжет, и с сожалением относится к людям, не доросшим до полного сознания. Он уже прошел то, что стольких еще ждет.
В 1945 году в Польшу приехал известный советский журналист[25]. Это был пожилой мужчина с внешностью буржуазного адвоката. Человек чрезвычайно ловкий, без стыда и совести, о чем свидетельствовало упорство, с каким он, несмотря на все чистки, удерживался на своей высокой должности, дожив до почтенного возраста. Этот журналист, побывав в нескольких польских провинциальных городах, со смехом рассказывал в кругу польских писателей о том, что произошло с их группой в Силезии. Кто-то пустил слух, что в город приехала делегация западных союзников. К журналисту (его брюшко и его почтенная внешность как бы здешнего провоцировали на откровенность) бросился кто-то на улице, стал его обнимать, радостно крича: «Вы слышали? Англичане приехали!» «Совсем как на Украине в 1919 году», — закончил свой рассказ этот журналист.
Его позабавила такая повторяемость бесплодных надежд. Ему лестно было также, что он — представитель страны, руководствующейся безошибочными предвидениями: постепенно народ за народом обогащал коллекцию, как и должно было быть. Не знаю, не было ли в его смехе также и той жалости превосходства, какую ощущает хозяйка к мыши, попавшей в мышеловку.
Писатель «после перелома» надеется, что когда-нибудь он приедет таким вот корреспондентом в одну из новоприсоединенных западных стран. Мысль об этом не неприятна ему. Видеть людей, которые ни о чем не ведают и еще только должны научиться всему, наверно, доставит ему сладкие минуты. Хозяйка знает, что клетка, в которую попалась мышь, не самое милое место. Однако поначалу граждане присоединенных стран не очень будут понимать эту новую ситуацию. Звуки оркестров, шелест национальных знамен, первые обещания давно ожидаемых реформ приведут их в состояние возбуждения, приподнятости. И только он, свидетель, будет, как божество, видеть будущее, суровое будущее, ибо таким оно должно быть, ибо таковы законы Истории.
В эпилоге романа Виткевича герои, которые пошли на службу мурти-бингизму, становятся шизофрениками. И в этом действительность также совпала с его фантазией. Можно, «пережив перелом», великолепно функционировать и писать стихи или картины как надо, но в глубине по-прежнему существует давняя нравственная и эстетическая мера, и так возникает раздвоение. Это раздвоение порождает многочисленные трудности в повседневной жизни. Но благодаря ему легко следить неположенные мысли и отклонения у других. Мурти-бингист с большой проницательностью может вчувствоваться в своего противника. В нем сосуществуют одновременно новая фаза и прежняя фаза, что в сочетании делает его опытным психологом и стражем мыслей собратьев, куда более хитроумным, чем давние старомодные уголовные сыщики.
Можно думать, что новое поколение, воспитанное уже изначально в условиях нового строя, избавится от этого раздвоения. Однако этого не удастся добиться скоро. Нужно было бы полностью совладать с Церковью, что, как известно, не простая задача и требует большого терпения и такта. Но даже если полностью исключить этот важный оплот иррациональных реакций общества, остаются еще национальные литературы, которые, если смотреть трезво, оказывают вредное влияние. Например, произведения самых выдающихся польских поэтов проникнуты неприязнью к России, а доза католического философствования, какую можно в них найти, тревожит. Некоторых из этих поэтов государство вынуждено издавать и включать в школьную программу, поскольку они — классики, они считаются создателями литературного языка и провозвестниками революции. Включить их в список запрещенных авторов значило бы мыслить недиалектично и впасть в грех левачества. Дилемма трудная, гораздо труднее, чем в Центре, где отождествление национальной культуры с интересами человечества уже далеко продвинулось (но есть также и свои заботы, потому что молодежь, вопреки разумным уговорам, ищет книги Достоевского). Поэтому похоже, что тип шизофреника не исчезнет в ближайшем будущем.
Кто-нибудь мог бы сказать, что лекарство, которое использует Мурти-Бинг, противоречит человеческой природе. Это не очень сильный аргумент. Массовые человеческие жертвоприношения божеству у ацтеков или калечение собственного тела отшельниками первых веков христианства не кажутся нам ныне достойными похвалы, однако же это практиковалось долгое время и с успехом. Движущей силой современных обществ является культ, который в безумии своем ничуть не уступает самой грубой первобытной магии, — культ золота. Если смотреть в такой перспективе, Мурти-Бинг не преступает требований человеческой природы.
24
В главе «Дорога в Россию» поэмы «Дзяды» Мицкевич размышляет: