— Еда, сигареты есть?
— Нет, с поезда сняли.
Коренастый кивнул.
— Устраивайся, вот твоя койка.
Следователь пришел только утром. В допросную Митю привел то ли полицейский, то ли тюремщик, в их званиях и нашивках сам черт ногу сломит, усадил на табурет и встал за спиной. Минуты через три вошел прилизанный господинчик, устроился за столом, поправил лампу, открыл ящик, вынул большую тетрадь для записей, придвинул чернильницу, посмотрел перо на свет, протер ручку перочисткой и совершил еще десяток таких же нужных дел. Пока он священнодействовал, Митя разглядывал его голову и гадал, сколько времени ушло на то, чтобы сделать идеальный пробор таким тонким и ровным.
Допрос вел чисто формально, фамилия-имя, род занятй, гражданство, сухой кивок на требование сообщить российскому консулу и обратно в узилище, где Митю забыли на неделю.
Каждое утро сквозь решетку окна тяжело вползал новый день и заполнял камеру ожиданием. Всех событий — одного вызвали на допрос, другого увезли на суд, на его место привели третьего.
Сокамерниками почти не разговаривали, никто в чужие дела не лез и не одобрял, если лезли к ним. Так, разве что поспорить, чья очередь убирать.
Лежа на койке вечером Митя надеялся, что скоро поедет дальше, ведь Никита так и говорил:
— Не боись, если арестуют, мы вызовем Оскара Кона, адвоката и через пару дней тебя выпустят.
Прошла пара дней и еще один, и Митя затосковал, перебирая в уме даты. Даже если Вельяминов не получил контрольную телеграмму из Карлсруэ, то он должен начать действовать уже через сутки, еще день-два на то, чтобы дернуть за нужные веревочки… По всему выходило, что освобождения нужно ждать не сегодня-завтра.
Но ни сегодня, ни завтра ничего не произошло.
И послезавтра тоже.
Утро, зарядка, к которой на второй день присоединился один из сидельцев, а на пятый их стало четверо. Грязная и пропотевшая одежда, высокая камера, особенно мрачная по вечерам, с единственным окном под потолком. Всех развлечений — прогулка раз в день, да смотреть в окно с табурета, да и то, что там увидишь? Угол двора, сарай с инструментами и кусочек неба.
Еще через день, как и положено раз в неделю, по камерам разносили передачи. Загрустивший Митя неожиданно получил приличный пакет — сухари, чай, папиросы, сахар, батон колбасы — отделил половину и отнес старшему “на всех”, что сокамерники приняли со сдержанной благодарностью. Странный русский, молчаливый, соблюдающий тюремные законы, каждый день делающий гимнастику, вызывал уважение.
В пасмурную камеру из окна сверху лился скупой свет, наполовину убитый клубами табачного дыма под потолком. Сидельцы весело гомонили впервые с появления Митяя, разбирали гостинцы, менялись и курили. Заворачивая остатки в бумажный кулек, Митя вдруг увидел странный выступ в разломанной напополам колбасе и нащупал скатанную тонким валиком записку.
“Ничего не бойся, показаний не меняй, мы работаем, скоро выпустят”
Вызвали его только на одиннадцатый день. В допросной на этот раз собралось аж четверо — полицейский и трое в штатском. Правда, один, как раз тот адвокат Оскар Кон, весь разговор напоказ теребил на часовой цепочке брелок со щитом и весами, такой знакомой эмблемой “Правозащиты”.
Опять протокольные вопросы, несколько более вежливый кивок на требование сообщить консулу и разрешение принимать передачи трижды в неделю.
— Да ты непрост, парень! — весело встретил его широкоплечий и повернулся к сокамерникам. — У него в адвокатах депутат Рейхстага!
Как оказалось — не просто депутат, а из самой крупной фракции, социал-демократической, занимавшей более четверти мест.
Новость обсудили примерно за час, пока Митя расслабленно следил за движением нагретых солнцем квадратиков на полу. Все сошлись на том, что без предъявленного обвинения и при такой поддержке сидеть Мите недолго.
Так и вышло, выпустили через два дня.
— Вы могли бы для начала извиниться за арест, — Митя отрабатывал инструкцию Вельяминова до конца.
Полицейский, выдававший ему вещи и документы, выдавил сквозь зубы:
— Баварский полицай-президиум приносит свои извинения. Но вы должны немедленно покинуть королевство.
— Что, вот в таком виде? — Митя развел руки. — Даже не помывшись?
— Двадцать четыре часа, — всем своим видом чиновник показал, что больше разговаривать он не намерен.
Митя вышел из арестного дома и остановился, соображая, куда бы ему податься, чтобы привести себя в порядок, когда к нему подошел невысокий блондин в черных ботинках и назвал пароль.
— Меня зовут Мартин, Мартин Дриттенпрейс, я социал-демократ. Пойдем, товарищи сняли тебе номер в гостинице.